Ярослав Питерский - Отара

На привале разведчики сделали первую попытку примирения. Достали две банки американской тушенки и разогрев на костре, пустили их по кругу. Автоматчики в свою очередь достали свой оставшийся запас хлеба. В общем, обед получился более-менее сытный и продуктивный. Через пару часов личный состав уже сдружился.

Вечерело, солнце пряталось за полоску горизонта. Правда, само светило сквозь противные серые тучи, было не видно. И все же его кроваво красный отблеск пробиваясь сквозь облакам, зловеще разрисовывая их закатным бордовым оттенком.

– Слушай сержант, пора уже и о ночлеге думать, а впереди голое поле? Что там у тебя по карте-то? – подвывал Хижняк.

– Да нет ничего тут на карте на ближайшие двадцать километров. Разве что повезет – на какой полевой стан наткнемся… тогда и заночуем, а так придется в поле.

– Да ты що, в поле! Перемерзнем, простынем! Какие там овцы? Какие бараны? – скулил Хижняк.

Но слова Глушко оказались пророческими. Километров через пять, когда уже совсем стемнело, показались силуэты каких-то домишек.

Это был небольшой хуторок. Из труб хат сиротливо струился дымок. Настроение это всем прибавило и группа ускорила шаг.

В крайней у дороги хате дверь им открыла испуганная женщина, лет сорока. Прижимая платок к губам, она недовольно сказала:

– Здрасте, люди добрые еды нет. Все забрали. Нет, ничего. Кормить нечем. Все забрали.

– Ты, о чем тетя, нам не надо твоей еды! – обиделся Глушко. – Немцы есть? Или ушли?

– Ушли, ушли проклятые, – махнула рукой хозяйка, но в дом так и не пустила.

Но Глушко настырно вставил ногу в открытый проем и прищурив глаз, злобно спросил:

– А когда ушли?

– Так в обед и ушли. Были и на машинах своих в обед. В каком часу, не знаю, нет часов у нас, но в обед было дело. Так, что вот были и уехали. Все забрали из еды что было. Нет немцев, – бормотала тетка.

– Ну ладно, тебя как звать-то женщина? – устало спросил Глушко.

Было видно, что ему не нравится поведение хозяйки.

– Олеся, Олеся Ивановна, – смутилась женщина.

– Вот что Олеся Ивановна, пусти уж нас в дом-то переночевать. Не видишь, что устали мы с дороги, ноги разбили все. Поспим и дальше утром пойдем.

Женщина подозрительно осмотрела Глушко, потом провела взглядом по Хижняку и его молодым починенным.

– Да ты не бойся женщина, озорничать и вообще ничего такого не будет. Поспим, согреемся и уйдем. Давай пусти в дом!

Хозяйки ничего не оставалось, как растворить дверь.

Внутри хаты оказалось уютно и тепло. Посреди помещения стояла большая русская печка, в углу стол. Две кровати. По стенам лавки и два стула. Скромно и чисто. На окнах беленькие занавески.

Уставшие солдаты автоматчики рухнули у печки на пол, как подкошенные. Прижавшись спинами к теплым кирпичам, в блаженстве закрыли глаза. Разведчики деловито осмотрели весь дом, потом подозрительно выглянув во все окошки.

– Есть еще, кто в хуторе или нет? – спросил один из солдат.

– Так есть еще несколько женщин. Две в одном доме и еще одна в другом. И все. Дети у них.

– А ты, что одна?

– Да, я одна, – Олеся Ивановна была чем-то взволнована.

Солдат покосился на нее и, махнув рукой, деловито сказал:

– Ладно, пусть пехота на полу спит возле печки, а мы полезем на печку, там теплее. А сержанты на кровати пусть ложатся. Ты им застели чем-то грязным, чтоб постель не запачкали. И еще, кипяток-то есть? Мы хоть чая перед сном заварим.

– Есть-есть, – бормотала женщина и достала из печки чугунок с водой. – Только вот на печке нельзя спать! – тетка виновато опустила глаза.

– Это еще почему? – удивился солдат.

– Там занято! – совсем сникла хозяйка.

– Это еще кем? – насторожился солдат. – Ты же сказала одна в доме?!

– Так одна, одна! Только вот там я обувь грею! – выпалила женщина.

– Какую еще обувь? – солдат окончательно разозлился.

Поведение хозяйки его раздражало и пугало. Он подошел к печке потянулся и отдернул занавеску. Там наверху, стояло несколько пар сапог и бурок. Сапоги были солидные и почти новые пошиты из плотного фетра и кожи. Бурки тоже были в хорошем состоянии. Солдат достал один сапог и стал рассматривать, обувь судя по качеству, была явно немецкого производства. Рядовой решил засунуть руку внутрь голяшки и тут же ее отдернул. Пальцы испачкала темно-бардовая кровь. Солдат брезгливо бросил обувь на пол:

– Что там такое? Что? – закричал он.

– Ой, ой, там это… ноги! – зарыдала тетка.

– Какие еще ноги?! – испугался своих подозрений рядовой.