Себастьян Хаффнер - Уинстон Черчилль

Интеллектуал! Теперь, когда миновало принуждение к учению, его неожиданно охватила страсть к учёбе, и долгими жаркими днями в гарнизоне в Индии он читал как одержимый, всё подряд, Платона и Дарвина, Шопенгауэра и Мальтуса, прежде всего классических английских историков — Гиббона и Макаулэя, которых отмечал их собственный стиль. А вскоре он начал писать и сам.

Упражнения, чтение, писание, поиски на карте мира малых войн, в которых где–нибудь он хотел бы принять участие, и хитростью и силой добиваться места на фронте — но также и играть в поло. Поло тогда было истинным смыслом жизни английских кавалерийских офицеров в дворянских полках, и лейтенант Черчилль стал звездой: даже со сломанной и в бандаже рукой он блистал в решающей последней игре и помог своему полку завоевать почётный переходящий кубок индийских кавалерийских полков. Если кратко, он был удачлив. И успех освободил всю его жизненную энергию — которой он, как теперь оказалось, получил двойную порцию: пожалуй что от своей матери, дочери американского рыцаря Фортуна и правнучки индианки.

Эта мать теперь вошла в его жизнь. Прежде она рядом с обожествляемым и недоступным отцом едва ли играла какую–то роль, и позже она снова ушла на задний план. Она была не только необычайно красивой женщиной — уже в эти девяностые годы, когда ей было за сорок лет, она пробудила в престарелом Бисмарке на курортной променаде Киссингера совершенно забытую галантность — но она была также необычайно энергичной, ещё дважды выходившей замуж после лорда Рандольфа, последний раз в 68 лет. Однако это было в будущем. В эти годы с 1895 до 1900 она заинтересовалась своим ставшим столь многообещающим сыном, стала его союзником, давала ему деньги, строила вместе с ним планы и позволяла ему использовать свои многообразные связи в лондонском высшем свете. «Мы работали рука об руку как двое равноправных, более как сестра и брат, нежели как мать и сын».

А для чего она позволяла использовать свои связи? Ну, именно для того, чтобы Уинстон мог присутствовать повсюду, где «происходит нечто» — где будут сражения. Для этого он должен был каждый раз получать отпуск в своём собственном воинском соединении и приписываться к соответствующему экспедиционному корпусу — в качестве сверхштатного офицера или адъютанта, либо военного корреспондента или во всех ролях одновременно. В первый раз это было легко, во второй раз уже сложнее, в четвертый раз это была уже попросту авантюра. Но мать и сын организовывали это каждый раз. В четвертый раз (речь шла об экспедиции Китченера в Судан в 1897 году, во время которой лейтенант Черчилль принимал участие в последней большой кавалерийской атаке в английской военной истории) — пришлось правда надавить уже на военного министра и премьер–министра, поскольку Китченер вообще не желал иметь при себе юного Черчилля. Молодой человек уже проявил себя своим вызывающим поведением, не только своими вечными выходками, но ещё более дерзкой критикой, которую он открыто высказывал каждый раз после своих военных опытов.

Ибо совершенно попутно молодой Черчилль в эти прекрасные пять лет раскрыл и своё второй призвание. Война была первым. Второе призвание: литература.

Началось с того, что многочисленные военные путешествия должны были как–то финансироваться. Лорд Рандольф умер бедным — состояние как раз покрыло долги — и его сын также был скорее беден для офицера кавалерии в дворянском полку. Его мать давала ему 500 фунтов в год — весьма приличная сумма в те времена, но естественно, что этих денег на всё не хватало. Хвала господу, что тогда ещё офицерам не запрещалось попутно быть военными корреспондентами, и таким образом молодой Черчилль стал журналистом. Его первая статья начиналась так: «Первые предложения несколько затруднительны — в газетной статье не меньше, чем в любовном объяснении». Статья не была успешной, гонорары росли медленно, и уже после своего второго военного похода Черчилль принял решение сделать из этого не только газетную статью, но и книгу: «История Малакандского экспедиционного корпуса» ( The Story of the Malakand Field Force ). Она была тепло принята в литературных кругах из–за живо написанных пластичных и драматичных изображений военных действий, в военных кругах — менее дружелюбно из–за критики, которую он чрезвычайно беспристрастно распространял на всех и каждого: руководство военной кампанией, организацию снабжения, всю армейскую систему, в которой самоуверенный молодой автор находил много недостатков. У молодого человека было необычайное доверие к собственным суждениям и он высказывался без обиняков. Он также проявил, в некоторой степени невинном виде, стратегическое мышление, воззрение полководца, которое снизошло на него бог весть откуда. Профессиональной квалификации и удостоверения этому он предъявить не мог. Однако если это огорчало его начальство, то вышестоящие, поистине великие лондонского света, находили это напротив занимательным, особенно у сына столь пресловуто известного отца. В военном мире, сколь ни глубоко он его любил, он был в конце концов лишь незначительным лейтенантом. В качестве писателя он получил влияние, почти что уже немного и власти.