Альберто Мангуэль: История чтения

Чтение давало мне повод для уединения, или, может быть, создавало ощущение уединения. В детстве, после того как в 1955 году мы переехали в Аргентину, я жил в отдельной части дома, где за мной присматривала няня. Тогда больше всего мне нравилось читать, задрав ноги, лежа на животе на полу в детской комнате. Потом самым безопасным и уютным местом для чтения стала моя собственная кровать, туманная зона между сном и бодрствованием. Я никогда не чувствовал себя одиноким; более того, в тех редких случаях, когда я встречался с другими детьми, их игры и разговоры казались мне гораздо менее интересными, чем то, о чем я читал в своих книгах. Психолог Джеймс Хиллман считает, что те, кто в детстве много читал сказки, или те, кому их много читали, «находятся в лучшей форме, и прогноз для них более благоприятный, чем для тех, кому знакомство со сказками еще предстоит… Раннее знакомство с жизнью всегда перспективно». По Хиллману, эти первые опыты чтения становятся «чем-то, во что можно вжиться, и что можно прожить, способом, с помощью которого душа может найти свое место в жизни» [8] James Hillman, «A Note on Story», in Children’s Literature: The Great Excluded, Vol. 3, ed. Francelia Butler, Bennett Brockman (Philadelphia, 1974). . Именно поэтому я снова и снова возвращался к уже прочитанным книгам и буду возвращаться к ним и впредь.

Поскольку мой отец был дипломатом, нам приходилось много путешествовать; книги были моим домом, знакомым и уютным, где я мог спрятаться в любой момент, какой бы странной ни казалась мне новая комната и какими бы непонятными ни были голоса за дверью. Снова и снова я включал лампочку у изголовья, пока моя няня сидела за электрической вязальной машиной или храпела на соседней кровати, и пытался одновременно поскорее дочитать книгу и оттянуть момент окончательного расставания с ней, возвращаясь назад на несколько страниц, перечитывая особенно понравившиеся места, выискивая подробности, которые, как мне казалось, ускользнули от меня.

Я никогда и ни с кем не обсуждал прочитанное; желание поделиться пришло позже. В то время я был исключительно эгоцентричен, и чувствовал себя в точности так, как сказано у Стивенсона:

Каждая книга сама по себе была целым миром, и в этих мирах я искал убежища. Я знал, что не способен придумывать такие прекрасные истории, как мои любимые авторы, и все же чувствовал, что мое мнение часто совпадает с их, и (говоря словами Монтеня) «плелся за ними в отдалении, бормоча: Верно, верно» [10] Michel de Montaigne, «On die Education of Children», в Les Essais, ed. J. Plattard (Paris, 1947). . Позже я уже был в состоянии отделять себя от литературы; но в детстве, а частенько и в юности самые фантастические истории, рассказанные мне книгами, я считал чистой правдой, не менее материальной, чем материал, из которого была сделана сама книга. Вальтер Беньямин описывает нечто подобное. «Чем были для меня мои первые книги — чтобы рассказать об этом, я должен сперва забыть все, что я знаю о книгах теперь. Я совершенно уверен в том, что мои сегодняшние знания я получил благодаря готовности, с которой раскрывался навстречу книгам тогда…» [11] Цит. по: Павлов E. Шок памяти. ( Примеч. перев.)

Позже, уже юношей, в огромной заброшенной библиотеке моего отца в Буэнос-Айресе (он поручил устройство библиотеки своей секретарше, и она закупила книги оптом, а потом отослала их в переплетную мастерскую, попросив подогнать под высоту полок, так что у многих книг верхушки страниц были обрезаны, а у некоторых даже не хватало верхних строчек), я сделал еще одно открытие. В гигантской испанской энциклопедии «Espasa-Calpe» я искал статьи, которые, как мне казалось, имели какое-то отношение к сексу: «Мастурбация», «Пенис», «Вагина», «Сифилис», «Проституция». Я всегда был один в библиотеке, поскольку отец пользовался ею лишь в тех редких случаях, когда ему нужно было встретиться с кем- то дома, а не в офисе. Мне было двенадцать или тринадцать; я уютно устроился в одном из огромных кресел, погрузившись в чтение статьи о губительных последствиях гонореи, когда внезапно отец вошел в комнату и уселся за стол. На какое-то мгновение я до безумия испугался, что сейчас отец узнает, что я читаю, но спустя секунду сообразил: никто и даже отец, сидевший всего в нескольких шагах от меня, — не может подобраться ко мне и узнать, о чем говорит книга, которую я держу в руках, если я сам этого не захочу. Это было тайное маленькое чудо, о котором знал я один. Я дочитывал статью о гонорее, испытывая скорее ликование, нежели шок. Еще позднее в той же библиотеке я завершил свое сексуальное образование, прочтя «Конформиста» Альберто Моравиа, «Грешницу» Ги де Кара, «Пейтон-плейс» Грейс Металиус, «Главную улицу» Синклера Льюиса и «Лолиту» Владимира Набокова.