Борис Башилов - Златой век Екатерины II

Радищевым дает совершенно иную оценку уму и образованию Радищева. В статьях «Александр Радищев» и «Мысли на дороге», написанных Пушкиным в зрелую пору жизни, когда окончательно сложилось его мудрое политическое мировоззрение, он характеризует его как «представителя полупросвещения»:

«Беспокойное любопытство, более нежели жажда познания, была отличительная черта ума его». Об учении Радищева в Лейпцигском университете Пушкин замечает, что оно не пошло ему «впрок». Радищев и его друг Ушаков не учились, а «проказничали и вольнодумствовали».

«Им попался в руки Гельвеций. Они жадно изучили начала его пошлой и бесплодной метафизики».

«Теперь было бы для нас непонятно, — пишет Пушкин, — каким образом холодный и сухой Гельвеций мог сделаться любимцем молодых людей, пылких и чувствительных, если бы мы по несчастью не знали, как соблазнительны для развивающихся умов мысли и правила новые «отвергаемые законом и преданием».

«В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политически цинизм Дидрота и Рейналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему — вот что мы видим в Радищеве».

Общение с масонами только усугубило недостатки свойственного Радищеву мировоззрения. «Таинственность их бесед, — сообщает Пушкин, — воспламенила его воображение. Он написал свое «Путешествие из Петербурга в Москву» — сатирическое воззвание к возмущению, напечатал в домашней типографии и спокойно пустил в продажу».

Ясный ум Пушкина не мог оправдать дикую затею Радищева выпустить его книгу «Путешествие из Петербурга в Москву» в 1790 году, во время, когда во Франции свирепствовал революционный террор. Пушкин дает следующую оценку поступку А. Радищева:

«…Если мысленно перенесемся мы к 1791 году, если вспомним тогдашние политические обстоятельства, если представим себе силу нашего правительства, наши законы, не изменившиеся со времени Петра I, их строгость, в то время еще не смягченную двадцатипятилетним царствованием Александра, самодержца, умевшего уважать человечество; если подумаем: какие суровые люди окружали престол Екатерины, то преступление Радищева покажется нам действием сумасшедшего…» И Пушкин дальше развивает свою мысль, почему он считает поступок Радищева «действием сумасшедшего». «…Мелкий чиновник, человек без всякой власти, без всякой опоры, дерзает вооружиться противу общего порядка, противу самодержавия, противу Екатерины! И заметьте: заговорщик надеется на соединенные силы своих товарищей; член тайного общества, в случае неудачи, или готовится изветом заслужить себе помилование, или, смотря на многочисленность своих соумышленников, полагается на безнаказанность. Но Радищев один. У него нет ни товарищей, ни соумышленников. В случае неуспеха — а какого успеха может он ожидать? — он один отвечает за все, он один представляется жертвой закону.» Пушкин решительно осуждает Радищева, не находя для него никакого извинения: «…Мы никогда не почитали Радищева великим человеком, — пишет он. — Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а «Путешествие в Москву» весьма посредственною книгою, но со всем тем не можем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблудшегося, конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какою-то рыцарскою совестливостью.» Положение русского крестьянства при Екатерине было конечно, весьма тяжелым, но Радищев, по мнению Пушкина, все же слишком сгущает краски. «Путешествие в Москву» причина его несчастья и славы, — пишет Пушкин, — есть как мы уже сказали очень посредственное произведение, не говоря уже о варварском слоге.

Сетование на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и прочее, преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны».

Пушкин отмечает, что даже самые бедные из крестьян имеют жилище. Пушкин и считает, что несмотря на все свое бесправие, русский крестьянин имеет больше фактических прав, чем имели их в то время крестьяне Западной Европы. Ссылаясь на Фонвизина Пушкин пишет:

«Фонвизин, лет 15 перед тем путешествовавший по Франции, говорит, что по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского крестьянина».