Ю. Андреев - Поэзия мифа и проза истории

В сравнительно недавно увидевшей свет книге грузинского филолога Р. Гордезиани «Проблемы гомеровского эпоса» мы находим весьма заманчивые рекомендации, с помощью которых читатель, согласно уверениям автора, довольно легко может выявить историческое зерно в художественных произведениях, подобных «Илиаде» и «Одиссее». Обычно в таких произведениях, как полагает Гордезиани, «исторические события органично слиты с мифологией, сказочными элементами и вымышленными моментами. Такого рода синтез, однако, вовсе не означает бессистемного смешивания разных элементов. При правильном подходе к таким произведениям можно довольно четко выделить каждый из этих элементов и сделать их объектом специального исследования». Итак, надо только знать, с какой стороны подойти к дошедшему до нас памятнику древней героической поэзии, и он, в конце концов раскроет нам все свои тайны, поскольку правда и вымысел перемешаны в нем не хаотично, а следуя определенной системе, или, говоря иначе, в более или менее точно установленных пропорциях, которые вполне способен взвесить и определить глаз опытного исследователя.

О том, что происходит в действительности, когда исторические факты и художественный вымысел смешиваются в общем потоке эпической поэзии, можно судить хотя бы по некоторым хорошо известным образцам средневекового европейского эпоса. Возьмем один из них. В 778 году Карл Великий вторгся со своим войском в Испанию, принадлежавшую в то время арабам. На обратном пути арьергард его армии подвергся в Ронсенвальском ущелье в Пиренеях нападению местных жителей — басков и был почти целиком уничтожен. Среди погибших был некий граф Роланд, или Хроуланд. Об этом происшествии упоминают некоторые французские хроники VIII–IX веков, расценивая его как второстепенный, не имевший значительных последствий эпизод. Однако в знаменитой поэме «Песнь о Роланде», созданной спустя 400 лет после этого события, оно представлено уже совсем в ином виде и иных масштабах — как грандиозная битва между христианским воинством императора Карла во главе с доблестным Роландом и несметными полчищами язычников-сарацин, которых автор поэмы произвольно подставил на место басков, в то время уже исповедовавших христианскую веру. Самое же главное отступление от исторической истины в «Песни о Роланде» состоит в том, что поражение (правда, незначительное) армии Карла трансформировалось здесь, несмотря на гибель главного героя Роланда, в блестящую победу французских рыцарей над сарацинами, то есть арабами, вообще в сражении не участвовавшими.

Еще большая историческая путаница и хаос царят в одном из самых популярных произведений средневековой эпической поэзии — в «Песни о Нибелунгах». За историческую основу этой огромной поэмы могут быть приняты события, разыгравшиеся в 437 году в королевстве бургундов на Рейне. Король бургундов Гунтер, его родичи и приближенные были перебиты гуннами, действовавшими по наущению тогдашних правителей Западной Римской империи, и после этого бургундское королевство перестало существовать. В «Песни о Нибелунгах» это событие преображено до неузнаваемости. Центральные эпизоды поэмы (гибель Гунтера и его родни) локализованы не на Рейне, а на Дунае, в царстве гуннов. Царем гуннов здесь назван Атилла (Этцель), который в действительности не был причастен к избиению бургундского королевского дома, так как владыкой гуннов он стал лишь в 445 году, то есть спустя 8 лет после того, как разыгралась эта трагедия. В поэме вообще фигурирует множество лиц, частью вымышленных, частью существовавших в действительности, которые, однако, никак не могли участвовать в изображаемых событиях. К числу вымышленных персонажей принадлежат главные действующие лица поэмы — Зигфрид и Брунгильда, в которых нетрудно распознать древних героев германской мифологии. Из исторических лиц, живших совсем в иные времена и все же попавших в рассказ о гибели бургундских королей, можно назвать хотя бы Дитриха Бернского, который на самом деле был не кем иным, как остготским королем Теодорихом, правившим в Италии, в Равенне, с 493 по 526 год.

Можно привести очень много примеров такого рода исторической несостоятельности героической поэзии, причем встречаются случаи совсем уж безнадежные, когда выявить историческое ядро сказания, положенного в основу того или иного эпического произведения, не удается даже при помощи самого тщательного историко-филологического анализа. Такие случаи хорошо известны историкам и фольклористам, имеющим дело с русскими былинами киевского и новгородского циклов, хотя сами они далеко не всегда готовы в этом признаться. Фигурирующие в былинах вроде бы исторические персонажи — князь Владимир, Добрыня Никитич, Алеша Попович (их реальное существование удостоверено летописями) — сплошь и рядом ставятся в ситуации, в которых реальные прототипы едва ли когда-нибудь могли оказаться (вспомним хотя бы поединок Добрыни со Змеем). Мифология здесь явно превалирует над историей и почти без остатка растворяет ее в себе. Выдающийся советский фольклорист В. Я. Пропп заметил по этому поводу в одной из своих работ: «В тех случаях, когда в эпос попадают исторические имена, их носители подчиняются законам былинной поэтики и становятся эпическими персонажами. Так, исторический Мамай или Батый приобретает обобщенные черты врага русской земли, не отличаясь этим от царя Калина, Кудреванко или других врагов России».