Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 2)

Мимо черных приземистых бань прошел к ветхой, покосившейся, вросшей по самые окна в землю, избенке.

"Ай, как худо живет мужик", - покачал головой Матвей и открыл в избу дверь.

Обдало кислой вонью. В избенке полумрак. Горит лучина в светце. В правом красном углу - образ богородицы, перед иконой чадит лампадка. По закопченным стенам ползают большие черные тараканы. Возле печи - кадка с квасом. На широких лавках вдоль стен - тряпье, рваная овчина. В избушке два оконца. Одно затянуто бычьим пузырем, другое заткнуто пучком прошлогодней заплесневелой соломы.

С полатей свесили нечесаные косматые головенки трое чумазых ребятишек. Четвертый ползал возле печи. Самый меньшой уткнулся в голую грудь матери, вытаращив глазенки на вошедшего.

Матвей приставил свой посох к печи, перекрестился на божницу.

- Здорова будь, бабонька. Дома ли хозяин твой?

- Здравствуй, батюшка. Припозднился чевой-то Афонюшка мой на княжьей ниве.

Баба оторвала от груди младенца, уложила его в зыбку, затем смахнула с лавки тряпье.

- Присядь, батюшка. Сичас, поди, заявится государь мой.

Догорал огонек в светце. Хозяйка достала новую лучину, запалила.

- Мамка-а, и-ись, - пропищал ползавший возле печи мальчонка лет четырех, ухватив мать за подол домотканого сарафана.

Мать шлепнула мальчонку по заду и уселась за прялку, которая в каждой избе - подспорье. Сбывала пряжу оборотистому, тароватому мужику - мельнику Евстигнею, который бойко торговал на Москве всякой всячиной. Обычно менял мельник у мужиков за малую меру ржи лапти, овчины, деготь, хомуты, пряжу... Тем, хотя и впроголодь, кормились.

Вскоре заявился в избу и Афоня Шмоток. Сбросил войлочный колпак в угол, уселся на лавку, устало вытянув ноги, выжидаюче поглядывал на нежданного гостя.

- Из лесу к тебе пришел. Матвеем меня кличут. Живу на заимке, на князя бортничаю, - заговорил старик.

- Как же, слышал. Исай как-то о тебе сказывал... Собери-ка, Агафья, вечерять.

Агафья вздохнула и руками развела.

- А и вечерять-то нечего, батюшка. Токмо шти пустые да квас.

- И то ладно. Подавай чего бог послал. В животе урчит.

Агафья загремела ухватом. Ребятенки сползли с полатей, придвинулись к столу - худые, вихрастые, в темных до пят рубашках - заплатка на заплатке.

- Не шибко, вижу, живешь, родимый.

- А-а! - махнул рукой Афоня. - В воде черти, а земле черви, в Крыму татаре, в Москве бояре, в лесу сучки, в городе крючки, лезь к мерину в пузо: там оконце вставишь, да и зимовать себе станешь.

Бортник только головой мотнул на Афонину мудреную речь.

- С поля пришел?

- С него, окаянного. Замучило полюшко, ох, как замучило. Селяне землицу беглых мужиков на князя поднимают. Меня вот тоже седни к сохе приставили. Князь своих лошадей из конюшни выделил. Всех бобылей повыгоняли. А мужики гневаются. Троица на носу - а свои десятины не начинали.

Агафья налила из горшка в большую деревянную чашку щей из кислой капусты, подала ложки и по вареному кругляшу-свекольнику.

- Ты уж не обессудь, батюшка. Хлебушка с Евдокии нет у нас. Шти свеклой закусываем, все животу посытней.

Перед едой все встали, помолились на икону и принялись за скудное варево. Матвей, хотя и не проголодался, но отказываться от снеди не стал грех. Таков на селе среди мужиков обычай. Уж коли в гости забрел - не чванься и справно вкушай все, что на стол подадут.

Хоть и постная еда, но хозяева и ребятенки ели жадно, торопливо. Афоня то и дело стучал деревянной ложкой по чумазым лбам мальчонок, не в свою очередь тянувшихся в чашку за варевом. Трапеза на Руси - святыня. Упаси бог издревле заведенный порядок нарушить и вперед старшего в чашку забраться.

Повечеряли. Ребятенки снова полезли на полати. В зыбке закричал младенец. Этот от Афони, другие - от прежнего покойного хозяина, рано ушедшего в землю с голодной крестьянской доли.

- Пойдем-ка во двор, родимый. Душно чего-то в избе, - предложил бортник.

- Привык в лесу вольготно жить. Эдак бы каждый мужик бортничать сошел, да князь не велит. Ему хлебушек нужен, а медок твой - забава. Нонче вон просились бобыли на бортничество податься, так князь кнутом постращал. Вам, сказывает, по земле ходить богом и мною указано, - подковырнул старика Шмоток.

- Бортничать тоже, милок, не сладко. Среди зверья живу. Да и годы не те. Оброк, почитай, вдвое князь увеличил, а дику пчелу старикам ловить не с руки.

Вышли во двор. Тихо, покойно, и темь непроглядная.

- У тебя банька есть?.. Возьми фонарь.

- Толкуй здесь, дедок. Пошто таиться?