Максим Трудолюбов - Люди за забором. Частное пространство, власть и собственность в России

Очень скоро эта служилая собственность стала обретать черты настоящей: ее можно было обменивать, наследовать и в общем считать все более и более «своей». Решение передать квартиры в собственность гражданам, принятое в начале 1990-х годов, закрепляло уже существующий порядок вещей.

Право частной собственности было формально распространено (в случае с занимаемой людьми жилплощадью) и предложено (ваучеры) практически всему населению страны. Право собственности, каким бы уязвимым оно ни было в силу несовершенства институтов нового российского государства, оказалось вполне реальным. Но оно не стало волшебной палочкой, способной превратить население в граждан, а электорат – в собственников своей страны.

Можно сформулировать и так: Россия стала обществом собственников, но не стала инклюзивным обществом собственников западного типа – таким, которое начало формироваться с появлением нефеодальной собственности на землю. Если считать минимальным набором условий, необходимых для формирования такого общества, частную собственность, рынок и верховенство права, то условий нам явно не хватает: в России мы не имеем третьего и имеем большие проблемы со вторым.

Проблема в том, что даже стимулов к формированию этих условий было мало. Постсоветские «торговые люди», не считая отдельных упрямых представителей этого слоя, просто не боролись за право собственности внутри страны, потому что оно, как мы видели, не было им нужно. В постсоветские годы в Россию из глубины веков вернулись элементы домосковской «вольности». Она позволяла боярам сохранять за собой права на вотчины, даже если они переставали служить князю. Разница с догрозненскими временами состоит в том, что постсоветские «вотчины» вынесены за пределы границ российского государства – туда, где действуют механизмы защиты прав. Зачем бороться за право, если всегда можно купить билет и за три часа долететь и до недвижимости, и до гарантированного права на нее?

Но эта блаженная эпоха «гибридного» права – ситуации, когда в стране правил нет, но можно пользоваться правилами других стран, – уходит в прошлое. Формальные институты, включая законодательство, суды и органы принуждения к исполнению законов, представляют собой смысловое ядро западных режимов, которым многие представители российского государства стремятся себя противопоставить.

Это, впрочем, не проблема текущей политики, а долговременный и фундаментальный вопрос. И России вряд ли удастся избежать его решения. Каждой стране нужна преемственность, а собственность – один из опробованных механизмов ее обеспечения. Тем обществам, которые сумели обеспечить преемственность собственности, часто удавалось добиться и преемственности в политической жизни. Вспомним, когда радикальные революции в последний раз потрясали голландское, британское или американское общество.

Многим странам преемственность дается с трудом, но Россия – совсем радикальный случай. Ни один из режимов не существовал в России достаточно долго, чтобы пустить крепкие корни. У нас правилом является не сохранение связей с прошлым, а обнуление традиций, состояний и сбережений (см. главу 1).

Конечно, какие-то связи удерживаются просто потому, что людям вообще свойственно передавать младшим поколениям навыки, знания и ценности. Но эти связи, как правило, персональные, личностные, внутрисемейные, а не общественные. В России есть потомственные музыканты, художники, архитекторы, ученые, дрессировщики, инженеры, врачи. На нижнем стоимостном уровне существует и преемственность собственности. Среди собственников городских квартир немало детей и внуков их первых владельцев. Пусть это совсем небольшие активы, но здесь уже наработан опыт передачи материальных ценностей от поколения к поколению.

В России есть разные виды преемственности, но практически нет такой, которая по-настоящему значима для стабильности политических режимов, – преемственности на уровне институтов, включая конституцию и другие ключевые законы, организации, корпорации и партии. Отсутствие этой полезной преемственности позволяет воспроизводиться преемственности «дурной».

Российские режимы менялись. Но реформы дореволюционного правительства, советский эксперимент и шоковое включение рыночных механизмов более 20 лет назад не изменили некоторых констант русской жизни: особенностей отношений между элитой и правителем, между частным человеком и государством. Константой оставалась и готовность власти в любой момент смешать карты и переустроить отношения с собственниками и обществом в целом на каком-то новом принципе. Неспособность обеспечить преемственность собственности и связанную с ней общественную и организационную преемственность снова и снова приводит к воспроизведению в России персоналистских режимов. А это в свою очередь неизменно влечет за собой преобладание эмоций в политике, псевдорелигиозное мессианство и утрату связи с землей в прямом и переносном смысле.