Дмитрий Корсаков - Меря и Ростовское княжество. Очерки из истории Ростово-Суздальской земли

О Пошехонье, означавшем прежде целую страну по Шексне, называвшейся, по местному говору, Шехонью, ничего не пишут летописцы, зато много рассказывают сказки. Никакой грамотей не сумеет объяснить, откуда взялись пошехонцы: вывелись ли они в туземном лесу, прибыли ли из за моря, сами ли бивали других, или были биты другими в старые времена; зато и безграмотные знают, как пошехонцы «в трех соснах заблудились», как «искали комара за семь верст, а комар сидел у них на носу», как они «лазили на сосну Москву смотреть», как «ходили покупать Ивана Великого» и т. п. Обычаи и нравы пошехонцев во многом различны от окрестной массы великорусского населения 42. Сицкари, живя в местности, лесистой и болотистой по р. Сити, в Моложском уезде, отличаются от остального окрестного населения, и лицом, и фигурой, и одеждой, и говором, и обычаями. Неуклюжий, небольшого роста, с выдавшимися скулами, одутловатым лицом и редкой, клочковатой бороденкой, сицкарь отличается домоседством, прилежанием и честностью. Окрестные жители говорят про человека неловкого в обращении, не умеющего щеголевато одеваться: «экой ты сицкарь», или «кокора сицкая». Откуда взялись пошехонцы и сицкари? Положительных ответов на это мы не имеем 43.

Различие в складе религиозного воззрения у великоруссов и южноруссов, преобладание в первом воззрении внешности, обряда и практичности над внутренним содержанием, догмой и большее развитие поэтической стороны религии во втором давно обращают на себя внимание исследователей нашего быта, нашей истории. Многие из исследователей пришли к заключению, что причину этого различия следует искать в неизбежном присутствии чудского, финского элемента в великорусской народности. Эту мысль высказывал еще в 30-х годах Снегирев 44, а в последнее время гораздо лучше определение выражена она господином Мельниковым, как мы увидим ниже.

Вследствие чего, в самом деле, произошли эти особенности сравнительно с югом России, которые мы видим в некоторых праздниках Костромской и Ярославской губерний; например в празднике коляды и таусеня [4] Таусень (авсень, овесень, баусень и пр.) – русский праздник в канун нового года. По предположению В. И. Даля, праздновался в первый день весны, 1 марта, которым прежде начинался год. – Здесь и далее примеч. ред. , в празднике Семика [5] Семик – восточнославянский праздник весеннелетнего календарного периода, знаменовавший прощание с весной и встречу лета. Отмечался в седьмой четверг после Пасхи. В народном календаре, с принятием христианства, к этим дням был приурочен праздник Троицы. , в который сжигается кукла Костромы?.. Откуда это чествование камней, неизвестное на юге и бывшее сильно распространенным на финском северо-востоке и долго сохранявшееся в вышеназванных губерниях? Наконец, происхождение самого Велеса, «скотьяго бога», не разъяснено должным образом, и многие желают в нем видеть бога мери 45. В свадебных и похоронных обрядах Ярославской, Костромской и Владимирской губерний наверное найдется также много отличии от южнорусских 46.

Какая доля участия в образовании всех этих особенностей языка, характера и обычаев народа в тех местах, где в одно время обитала меря принадлежит собственно мере, какая доля падает на другие народные племена, оставившие свой след на великой равнине северо-восточной Европы, в каком отношении находится влияние мери к другим влияниям? На все эти вопросы пока не может быть ответа.

Третья группа. Есть предположение, что в глубокой древности существовала отдельная и обширная ветвь чудского племени, – племя мордовское, обитавшее в областях Оки и верхнего течения Волга. Г-н Иловайский в своей «Истории Рязанского княжества» полагает, что мордовское племя когда-то занимало огромное пространство от Уральских гор до самого Днепра, что, вследствие движения кочевых орд из-за Урала, оно было отрезано от южной своей части – хозар – и отодвинуто далее на север, где потом утратило родовое название, и в IX в. появилось в истории раздробленным, под именами разных отдельных народцев 47.

Действительно, можно предположить, что теперешние поволжские чудские народцы – мордва и черемисы – составляли в одно время одно целое с несуществующими теперь народцами мерею и муромою: мордва, по изъяснению Кастрена, означает людей на воде (мор – человек; ва – вода), а мурома – людей на земле (ма – земля). Кастрен, поэтому, считает мордву с муромой за одно поколение, впоследствии распавшееся на две ветви, из которых одна осталась при воде (мордва) а другая была оттеснена далее от воды, на землю (мурома) 48Образчиков языка муромы, кроме ее самоназвания, до нас не дошло; но мы имеем любопытное известие о религиозных обрядах муромцев XI в., представляющих большое сходство с некоторыми обрядами мещеряков, которые признаются этнографами за видоизмененное название мордвы-мокши 49. В житии муромского князя Константина читаем о муроме XI в.: «Очныя ради немощи в кладезях умывающиеся и сребреницы на ня повергающее… дуплинам деревянным ветви убрусцем обвешивающе и сим поклоняющеся… кони заклающе и по мертвых ременныя плетения и древолазная с ними в землю погребающе, и битвы, и кроение и лиц настрекания и драния творяще» 50. Мещеряки до сих пор, при погребении мертвых, «творят лиц настрекания и драния». Г-н Ауновский в своем «Этнографическом очерке Мещеры» говорит, что женщины, когда опустят покойника в могилу, подымают вой, жестоко царапая себе лицо ногтями. То же самое делает невеста при снаряжении ее в церковь и благословении родителями; при этом она неистово кричит и визжит для выражения печали 51. Лес, как известно, в большом почитании до сих пор у мордвы, черемис и вообще у всех северо-восточных чудских народов. Принесение в жертву лошадей прекратилось у мордвы только с того времени, как она перестала употреблять их в пищу 52. Г-н Иловайский полагает, что «мещеря» есть видоизменение слова «меря» 53. Снегирев и Диев также предполагают, что мордва-мокша (мещеря) есть меря 54.