Вячеслав Фомин - Варяги и Варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу

С показаниями саг о времени появления скандинавов на Руси — с княжения Владимира Святославича — находится в связи материал ПВЛ и других летописей. В их известиях о варягах выходцы «из заморья» воспринимаются, если не считать статью под 859 г. и начало варяжской легенды, двояко: либо как естественная часть восточнославянского мира, либо как какой-то особый, но очень дружественный и весьма близкий русским людям «заморский» народ. Но, начиная именно с 80-х гг. X в., в летописях резко меняется тональность сообщений о варягах. Резко меняется, вместе с тем, и род деятельности этих находников на Руси. Если до сих пор они являли собой организующую и созидательную силу в восточнославянском обществе, активно решающую сложные внутри- и внешнеполитические вопросы, стоявшие перед зарождающимся и быстро крепнувшим государством, то во времена Владимира и Ярослава варяги выступают прежде всего в роли активных участников княжеских распрей и в роли профессиональных убийц, от рук которых погибли киевский князь Ярополк, сын Владимира Святославича Борис, причем летопись в одном случае противопоставляет их варягам прошлого в лице некоего Варяжко, который долго мстил за смерть Ярополка (известия ПВЛ под 980, 983, 1015, 1024 и 1036 гг., статья под 1043 г. софийско-новгородских сводов XV–XVІ вв.) [1266]. Причины изменения характера поведения находников «из заморья» и изменения отношения к ним русских кроятся в том, что в состав варягов, дотоле весьма близких по духу и крови восточным славянам, стали вливаться иноэтничные элементы. Это, в свою очередь привело к тому, что термин «варяги» начинает во второй половине X в. отрываться от своей основы и обозначать собой принадлежность к определенному кругу европейских народов, который в XI в. олицетворяет уже «не только в географическом, этническом, но после крещения Руси, а особенно после 1054 г. — и в вероисповедальном смысле», обретя, тем самым, значение, адекватное современному «западноевропеец» [1267].

Саги, являясь ключом к установлению позднего времени появления скандинавов на Руси — конец X в., тем самым закрывают тему об иностранных памятниках, якобы свидетельствующих в пользу норманства варягов предшествующего времени. Но на некоторых из них, занимающих особое место в системе доказательств норманистов, уместно все же остановиться. И прежде всего на якобы скандинавских названиях днепровских порогов, приведенных по-русски и по-славянски в труде византийского императора Константина VII Багрянородного «Об управлении империей» (середина X в.), этого, как отмечается в литературе [1268], одного из главных доказательств норманского происхождения руси. На него указывали в XVIII в. Г. З. Байер, Ф. Г. Штрубе де Пирмонт, Г. Ф. Миллер, шведский историк Ю. Тунманн. Ф. А. Браун, полагая, что «центр тяжести норманской теории лежит» не в показаниях источников (тем самым признавая, что норманская теория не имеет в них опоры), а в данных лингвистики, видел одно из «лучших» ее доказательств (кроме норманистского толкования личных имен ПВЛ) в норманистском понимании названных порогов [1269]. И этот аргумент, конечно, был перенесен в советскую науку, где получил к тому же дополнительное обоснование. В 1947 г. М. Н. Тихомиров, считая, что у Констанина Багрянородного Новгород назван Немогардом «с явным скандинавским окончанием на «гард», утверждал, что его информатором был скандинав, сообщивший ему «русские» названия порогов в скандинавской окраске». В. В. Мавродин, справедливо подчеркнув, что о Днепровском пути императору могли рассказать «люди, хорошо знавшие путь «из варяг в греки», также видел таковых в норманнах, ибо Новгород, произносил он как истину, получил «скандинавское окончание «гард» [1270]. Данный тезис повторяли затем и другие исследователи [1271], но Тихомиров серьезно заблуждался, и окончание названий поселений на «гард» не является чем-то исключительно присущим только для шведского языка. Так, И. И. Первольф указывал на наличие у южнобалтийских славян разных типов населенных пунктов: огороженное место — «гард (город)», место открытое — «весь» [1272]. На территории современной Польши, не так далеко отстоя от Балтийского моря, расположены, следует сказать, «Бялогард», «Новогард» и «Старгард-Щецински».

На скандинавской природе «русских» названий днепровских порогов, сообщенных императору норманном, ныне особенно настаивают Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин. При этом утверждая, что для Константина VII народ «росов» тождественен со скандинавами и противопоставлен славянам как дружина, пользующаяся скандинавским языком, хотя у императора, как известно, об этносе руси не сказано ни слова. Русские названия порогов, завершают свои наблюдения исследователи, «имеют прозрачную скандинавскую этимологию», «наиболее удовлетворительно этимологизируются из древнескандинавского (до диалектного распада) или древнешведского (с восточноскандинавскими инновациями) языка» [1273]. Но, во-первых, скандинавы, о чем только что шла речь, появились в Византии лишь в конце 20-х гг. XI в., по причине чего они ничего не могли сообщить Багрянородному, скончавшемуся в 959 г. Во-вторых, «норманские» объяснения «русских» названий днепровских порогов, правомерно указывал А. Г. Кузьмин, «остаются малоубедительными не только потому, что предлагаемые соответствия слишком отдалённы, но и потому, что появлению топонимов предшествует длительное проживание на данной территории соответствующего населения». Действительно, знать все особенности переправы через днепровские пороги, протяженностью 70 верст, могли люди, справедливо отмечал И. Е. Забелин, родившиеся здесь и вобравшие в себя опыт нескольких поколений [1274].