Анатолий Панков - Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Пьяная разговорчивость его была своеобразной. То запоёт известную официозно-советскую песню на свой лад: «Широка страна моя родная. Много в ней тюрем, лагерей. Я другой такой страны не знаю, Где так сильно мучают людей…»

То ни с того ни с сего процитирует стихи, в том числе – идеологически недозволенные. Особенно часто вспоминал фактически тогда запрещённого Сергея Есенина. За его степную и гулящую удаль? Это бы я понял, но он цитировал есенинские стихи и про Ленина:

Почему именно это и про Ленина? Верил, что тот «не рубил голов»? Противопоставлял его Сталину, «рубившему» всем подряд вокруг себя? Может, думал, как многие, что будь жив Ильич, не было бы такой гибельной войны с собственным народом, даже после «окончательной победы социализма»? Может, с благодарностью вспоминал ленинскую НЭП (новую экономическую политику), когда вернулась, пусть и в ограниченном виде, частная собственность, свободная торговля, и экономика начала быстро оживать?

То, прослушав очередную информацию по радио о наших достижениях, иронически прокомментирует: «Семь вёрст до небес, и всё – лесом…»

То заговорит по-немецки: «Айн, цвай, драй…». И что-то ещё, более содержательное, чего я не запомнил.

То вспомнит французское: «Коми сова?»

То вдруг остановит себя на полуслове, просверлит меня своим тёмными глазами: «Мужичок, молчок!» Время было такое опасное: не болтай лишнего, даже в своей квартире…

Отец вкалывал с утра до ночи. И по выходным – тоже. Он был и плотником, и прекрасным столяром-краснодерёвщиком.

Постоянно подхалтуривал. Делал по заказу новую мебель: двух- и трёхстворчатые шкафы, раздвижные столы, журнальные столики, мягкие диваны… Реставрировал старую – полностью или отдельные детали. Помню, например, обновлял стенку для старинного пианино с вырезанной из дерева гирляндой цветов. Часть гирлянды была отломана. Отец вырезал недостающие детали и долго подбирал морилку и лак, чтобы добиться полного совпадения с сохранёнными цветочками. Получилось классно! А ещё он ремонтировал дачи: клиентами были врачи, учёные, писатели, военные. Фамилию он назвал только одну – Панфёров. Был такой советский писатель, автор ныне позабытой книги «Бруски». По совпадению, я потом работал с его сыном Кимом в газете «Водный транспорт».

Напомню: тётя Клава подрабатывала дома как дамский парикмахер, мама нянчила чужих детей и сдавала спальное место, мне шила пальто домашняя мастерица, отец выполнял разные заказы – всё это говорит о том, что частное предпринимательство сохранялось и при жесточайшем большевистском режиме, когда частная инициатива была наказуема. Люди преодолевали страх, исхитрялись. Потому что, во-первых, они хотели лучше жить, больше зарабатывать (закон их в этом ограничивал). Во-вторых, у многих оставались нереализованными их деловые качества. Кстати, во время горбачёвской перестройки, и ещё раньше (видимо, под влиянием не афишируемых, но известных в узких кругах предложениях премьера Алексея Косыгина) даже среди партийных функционеров появилось немало сторонников перемен, чтобы развязать руки деловым людям, особенно в сельском хозяйстве, которое настолько захирело в колхозно-совхозной системе, что Советский Союз вынужден был закупать за твёрдую валюту (за золото!) зерно, чтобы прокормить людей и скот…

По месту основной работы – на Карачаровском деревообделочном комбинате № 3 отец зарабатывал хорошо. Был бригадиром. Числился в «передовиках». Однажды, когда в очередной раз он повёл меня в комбинатовский душ мыться, я увидел его фотографию на Доске почёта, что висела возле проходной. Мне было приятно это увидеть. Но сам отец никогда не рассказывал о своих производственных достижениях. То ли пренебрегал официальным признанием, считая благодарности клиентов более существенными, то ли просто скромничал.

Однако рассказал, что по заданию предприятия участвовал в изготовлении дверей и ещё какой-то столярки для реконструируемого Кремля, в частности для Грановитой палаты. Видимо, всё же ему было приятно, что доверили такое важное дело. Правда, признался, что однажды ошибся при разметке каких-то кремлёвских дверей. Пришлось их переделывать, ущерб составил десять тысяч рублей. Если учесть, что он никогда не посвящал меня в свои производственные (и тем более левые) дела, то это признание собственного просчёта я расцениваю как его извинение хотя бы передо мной (за брак расплатился комбинат): ведь он считался таким высокопрофессиональным специалистом!