Владимир Сутырин - О том, что остается за кадром

Политрук поднимал бойцов восемь (!) раз, а продвинулись всего ничего. Комдив нервничает, военком нервничает, начальник штаба все губы искусал. Майор Юлдашев (комполка. – В. С .) позади цепи, ругается на чем свет стоит.

Политрук встает и, пригнувшись, шагает вперед. Один. Бойцы поняли: лежать в этой торфяной жиже – бессмысленно. И поднялись в девятый раз. Теперь уже неостановимо. Немцы, отстреливаясь, отошли за речку Черная. Подстегнутые успехом, наши бойцы с ходу перескочили речку, благо – не глубокая.

Не давая гитлеровцам опомниться, в брешь, пробитую ротой, немедленно кинулся весь полк, поднятый майором Юлдашевым. Разламывая немецкие фланги, за ним вошли в прорыв и другие полки.

Пять дней длился бой. Всего на несколько километров продвинулась дивизия, совсем немного, зато позиция наших войск заметно укрепилась…

Дорогой ценой достались нам эти несколько километров. Пали многие бойцы и командиры. За речкой Черной был убит и политрук Иван Старцев, награжденный (уже посмертно) орденом Красного Знамени…»

О тяжелых условиях боев периода осени – зимы 1941 г. вспоминали и другие их участники. Разумеется, в этих воспоминаниях главное внимание было уделено героической стороне событий и не терялась из виду цель этих боев: победа над врагом, иначе – смерть или рабство… Но в «новые времена», когда сильная сторона ратного прошлого в истории упраздненного СССР стала замалчиваться или намеренно искажаться, появились и мемуары другого типа, в которых на первый план выдвинулся всяческий негатив – который, конечно же, в реальности имел место, но был лишь частью правды о войне, которая нами была выиграна.

Одна из таких работ – воспоминания ветерана, ученого-искусствоведа, специалиста по западно-европейской живописи Н. Н. Никулина. Они были написаны еще в 1975 г., полагаю, как реакция отторжения, когда в стране начинал вызревать застой и реальное стало заволакиваться искусственным флёром желаемого, когда главными воспоминаниями о войне стали мемуары Генерального секретаря, удостоенные Ленинской премии в области литературы, а количество юбилейных медалей на пиджаках ветеранов превысило их боевые награды. Как следует из авторского предисловия, рукопись не предназначалась для печати, поскольку автор понимал, что такую правду – не напечатают, и пролежала в столе более тридцати лет. Явилась свету лишь в 2007 г., еще при жизни воспоминателя, и, вновь напечатанная в 2015 г. – к 70-летию Победы! – чудовищно большим для нашего времени тиражом, стала переиздаваться с удивительной для нынешней издательской отрасли прытью. Спустя два года я обнаружил в магазине аж три издания этих воспоминаний, что немыслимо для коммерческой индустрии. И это лишь то, что я увидел! Не иначе, какой-нибудь очередной «сорос» проплатил издательствам заведомо экономически убыточную затею… А случилось это потому, что предполагаемого показа героизма советского народа и пафосности изложения в этих воспоминаниях нет. В них есть правда, но без выводов: типа, как было, так и пишу, а вы уж сами смекайте… Разумеется, в прежние времена цензура бы резко прореагировала на такую книгу, назвав текст очернительским, пораженческим, а то и вражеским. И была бы отчасти права. Но мы живем в то время, когда пока всё разрешено и, пользуясь этим, спущенным нам сверху правом, заглянем на страницы воспоминаний и этого участника битвы за Ленинград.

В 1941 г. молодой Н. Никулин – всего лишь недавний выпускник средней школы, не годный к службе в строевых частях и по мобилизации направленный в школу радиоспециалистов. После окончания, в ноябре, переправившись через Ладогу, он попадает в полк тяжелой артиллерии. Воспоминатель не называет ни номера части, ни участка фронта, где он оказался, но из текста становится ясным, что это участок Ленинградского фронта за кольцом блокады:

«В конце ноября началось наше наступление. Только теперь я узнал, что такое война, хотя по-прежнему в атаках еще не участвовал. Сотни раненых, убитых, холод, голод, напряжение, недели без сна… В одну сравнительно тихую ночь, я сидел в заснеженной яме, не в силах заснуть от холода. Чесал завшивевшие бока и плакал от тоски и слабости. В эту ночь во мне произошел перелом. Откуда-то появились силы. Под утро я выполз из норы, стал рыскать по пустым немецким землянкам, нашел мерзлую, как камень, картошку, развел костер, сварил в каске варево и, набив брюхо, почувствовал уверенность в себе. С этих пор началось мое перерождение. Появились защитные реакции, появилась энергия, Появилось чутье, подсказывавшее, как надо себя вести. Появилась хватка…»