Николай Троицкий - Фельдмаршал Кутозов. Мифы и факты

О позиции Кайсарова источники не говорят, но он мог выступить только в смысле, желательном для Кутузова и противном для Беннигсена, т. е. в данном случае за отступление.

Итак, взяв на себя ответственность первого и смело мотивированного предложения оставить Москву, Барклай-де-Толли не просто облегчил Кутузову тяжесть решения, которое тот должен был принять, но и во многом предопределил именно такое решение. Наблюдательный Ермолов заметил, что Кутузов при этом «не мог скрыть удовольствия». Выслушав всех, фельдмаршал так заключил прения (между прочим, по-французски) [445] Раевский Н.Н. Записки. С. 74. Впрочем, как подметил П.А. Вяземский, «привычка говорить по-французски не мешала генералам нашим драться совершенно по-русски» ( Каллаш В.В. Двенадцатый год в воспоминаниях и переписке современников. М., 1912. С. 234). : «Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собою для блага Отечества. Повелеваю отступить!» Он подчеркнул (повторив доводы Барклая-де-Толли), что «с потерянием Москвы не потеряна еще Россия», необходимо «сберечь армию, сблизиться к тем войскам, которые идут к ней на подкрепление» [446] М.И. Кутузов . Т. 4, ч. 1. С. 228. .

Здесь, вслед за мифом о назначении Кутузова главнокомандующим якобы в критический, наиболее опасный для России момент войны, самое время развеять и миф, изначально, рожденный поэтическим гением А.С. Пушкина, но подхваченный и утрированный советскими историками, — миф о том, что «один Кутузов мог решиться отдать Москву неприятелю». От сталинских времен и доселе совет в Филях изображается в нашей литературе, как правило (не без исключений, конечно), с заветным желанием преувеличить роль Кутузова: дескать, выслушав разнобой в речах своих генералов (Барклай-де-Толли при этом зачастую даже не упоминается), Кутузов произнес «свою знаменитую», «полную глубокого смысла и в то же время трагизма речь» о том, что ради спасения России надо пожертвовать Москвой. «Решение Кутузова оставить Москву без сражения — свидетельство большого мужества и силы воли полководца. На такой шаг мог решиться только человек, обладавший качествами крупного государственного деятеля, твердо веривший в правильность своего стратегического замысла», — так писал о Кутузове П.А. Жилин, не допуская, что таким человеком был и Барклай. «На такое тяжелое решение мог пойти только Кутузов», — вторят Жилину уже в наши дни Ю.Н. Гуляев и В.Т. Соглаев.

А ведь документы свидетельствуют, что Барклай-де-Толли и до совета в Филях изложил Кутузову «причины, по коим полагал он отступление необходимым», и на самом совете ответственно аргументировал их, после чего фельдмаршалу оставалось только присоединиться к аргументам Барклая, и вся «знаменитая», «полная смысла, трагизма…» и т. д. речь Кутузова была лишь повторением того, что высказал и в чем убеждал генералов (часть из них и убедил) Барклай.

Между тем генералы, настроенные сражаться за Москву, пришли в ужас от принятого решения («От сего у нас волосы стали дыбом», — вспоминал Коновницын) и расходились после совета с тяжелым чувством, как с похорон. Переживали, конечно, все участники совета, но, пожалуй, больше всех — сам Кутузов. Он не хуже любого из своих генералов понимал, что значит Москва для России. Давно ли он прямо говорил (и писал) Ростопчину и самому царю, что считает своим долгом «спасение Москвы», что «с потерею Москвы соединена потеря России»! Теперь же, оставленный без подкреплений, он, как и Барклай-де-Толли, видел, что спасти Россию можно, только пожертвовав Москвой, и глубоко переживал тяжесть такой жертвы: «Несколько раз за эту ночь слышали, что он плачет».

2 сентября русская армия оставила Москву. То был самый горестный для россиян день 1812 года. Ведь они считали тогда своей «подлинной столицей» именно Москву. Сам царь в июле 1812 г. провозгласил, что «она всегда была главою прочих городов российских». Более того, по отзывам современников, «в глазах каждого русского Москва была священным городом, который он любовно называл матушкой» [447] Schubert F . Unter dem Doppeladler… Stuttgart, 1962. S. 250 ( Ф.Ф. Шуберт — русский офицер, герой 1812 г., сын акад. Ф.И. Шуберта, дед С.В. Ковалевской). Ср.: Батюшков К.Н . Соч. М., 1955. С. 308. . Поэтому русская армия восприняла решение оставить Москву болезненно. «Какой ужас!.. Какой позор!.. Какой стыд для русских!» — сокрушался генерал Д.С. Дохтуров. «Вечным стыдом» назвал сдачу Москвы поэт-ополченец П.А. Вяземский [448] Остафьевский архив кн. Вяземских. СПб., 1899. Т. 1. С. 4. . По свидетельству капитана П.С. Пущина (будущего генерала, декабриста), весть об оставлении Москвы вызвала в армии «всеобщее негодование и ропот» [449] Дневник Павла Пущина (1812–1814). Л., 1987. С. 62. . Начальник канцелярии Кутузова С.И. Маевский вспоминал: «Многие срывали с себя мундиры и не хотели служить после поносного уступления Москвы. Мой генерал Бороздин (командующий 8-м корпусом. — Н.Т. ) решительно почел приказ сей изменническим». Солдаты плакали, ворчали: «Лучше уж бы всем лечь мертвыми, чем отдавать Москву!» — и досадовали на Кутузова: «Куда он нас завел?» [450] Дурова Н.А . Избр. соч. кавалерист-девицы Н.А. Дуровой. М., 1988. С. 176; Чичерин А.В . Дневник Александра Чичерина. 1812–1813. М., 1966. С. 16; Глинка С.Н. Записки о 1812 г. С. 72. «Войска в упадке духа», — меланхолически констатировал в те дни доблестный Н.Н. Раевский.