Николай Троицкий - Фельдмаршал Кутозов. Мифы и факты

Но как же объяснить явные (иной раз даже демонстративные) промедления и опоздания Кутузова в решающих моментах операций под Вязьмой и особенно далее — под Красным и на Березине? О Красном и Березине речь пойдет особо. Что же касается Вязьмы, то здесь осторожность (всегда отличавшую Михаила Илларионовича), хотя она и казалась излишней, можно понять. Даже А.В. Суворов держался правила: «Скорость нужна, а поспешность вредна». Для Кутузова это правило еще более характерно. В случае под Вязьмой он видел, как быстро пришли на помощь Даву сразу два корпуса — Богарне и Понятовского. Поэтому он не мог исключить столь же быстрого возвращения самого Наполеона со всеми его силами, если бы вся русская армия ввязалась в бой с Даву, Богарне и Понятовским. Между тем Кутузов понимал, что отступление французов по Старой Смоленской дороге сулит им неисчислимые бедствия и, должно быть, надеялся, что русской армии еще не один раз представится возможность окружить и уничтожить любой неприятельский корпус при более выгодном, чем под Вязьмой, соотношении сил и без напрасного риска.

Бой за Вязьму был недолгим. К вечеру 22 октября, когда основные силы французов ушли из города, но их части прикрытия еще пытались задержать россиян, Милорадович начал штурм Вязьмы. Регулярные полки, казаки, ополченцы и партизаны Сеславина и Фигнера ворвались в город, выбили из него оставшихся французов и преследовали их до наступления темноты за р. Вязьму.

Под Вязьмой впервые за всю войну французы потеряли на поле боя людей в несколько раз больше, чем россияне: по данным М.И. Богдановича и Ж. Шамбре, 7 тыс. человек, включая 3 тыс. пленными, против 1800 убитых и раненых с русской стороны. Но кроме материального урона, «Великая армия» пережила в бою под Вязьмой моральное потрясение. Этот бой показал, что процесс разложения французского воинства, начавшийся еще в Москве, растет и пагубно отражается на боеспособности всех его соединений (кроме гвардии), включая даже корпус Даву. Отныне стало очевидным для обеих сторон, что русские войска по своей боеспособности превосходят французов. «В Вязьме, — вспоминал А.П. Ермолов, — в последний раз мы видели неприятельские войска, победами своими вселявшие ужас повсюду и в самих нас уважение».

Кутузов и после Вязьмы держался с главными силами своей армии в стороне от решающих событий. Но французская армия, буквально «облепленная», по выражению Дениса Давыдова, партизанскими и казачьими отрядами, «не могла сделать и шагу потаенно». «Как слепни липнут к измученному животному» [553] Отечественная война и русское общество. Т. 4. С. 224. , так партизаны и казаки вились вокруг отступавших колонн французов и беспрестанно жалили их стремительными набегами. Французы вынуждены были обратиться к своему египетскому (1799 г.) опыту защиты от таких набегов. 21 октября А.А. Бертье от имени Наполеона предписал начальникам корпусов: «Надо делать переходы так, как мы делали их в Египте: обозы в середине и в несколько рядов, сколько позволит дорога; полубатальон в замке и несколько батальонов в одну шеренгу по бокам обоза, так, чтобы при повороте во фронт огонь был отовсюду» [554] Цит. по: Давыдов Д.В. Соч. С. 302. . Такой способ движения помогал французам отбиваться от партизан и казаков, но зато сбивал их с темпа и ставил под удар регулярных войск, авангарды которых часто настигали противника.

Люди и лошади захватчиков все больше страдали от голода и бескормицы. «Ежедневно гибнут тысячи лошадей», — отметил к конце октября капитан Франсуа. В первую же морозную ночь под Вязьмой их пало до 3 тыс… Массовый падеж лошадей, среди которых «ни одна не была подкована так, как этою требовали условия русского климата», стал бичом армии. Кавалерия превращалась в пехоту. Из-за недостатка лошадей приходилось бросать пушки. Таким образом, артиллерия тоже превращалась в пехоту. И все терзались муками голода. Сами французы вспоминали о своих товарищах: «Они накидывались на павшую лошадь и, как голодные псы, вырывали друг у друга куски». Н.Н. Раевский 28 октября писал жене о французах: «Они едят собак». Впрочем, собаки попадались им редко. Зато русские очевидцы засвидетельствовали еще до Смоленска, что французы даже «трупы своих товарищей жарили и ели». «Вчерась, — не без удовольствия написал Кутузов жене 28 октября, — нашли в лесу двух (французов. — Н.Т. ), которые жарят и едят третьего своего товарища». Француз А.-Ж. Бургонь сам не видел, но допускал в то время среди солдат «Великой армии» такое каннибальство: «Не нашлось бы человека, мы готовы были съесть хоть самого черта, будь он зажарен».