Андрей Михайлов - К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга первая

Считавшийся непреступным Нотебург был взят Петром в течение нескольких дней в октябре 1702 года и переименован в Шлиссельбург («Ключ-город»). «Зело жесток сей орех был, однако ж, слава Богу, счастливо разгрызен!» Эту фразу из письма царя-бомбардира западные историки приводят, как пример солдафонского бахвальства Петра Великого. Не вспоминая, однако, что во время последней войны немцы пытались взять Шлиссельбург в течение всей Ленинградской блокады. Да так и ушли ни с чем. Правда, от самой крепости остались лишь каменные останки построенных ещё новгородцами стен…

…Чтобы попасть в Орешек, нужно нанять катер в Петрокрепости, на причале, что совсем недалеко от памятника Петру Первому. Лишь только минуются шлюзы старинных «ладожских каналов», построенных когда-то вдоль южного берега Ладоги в интересах непрерывного судоходства, как взгляду представится необыкновенный водный простор и островок с серыми стенами посередине.

Старые крепости на северо-западе России – олицетворённые твердыни, напоминающие своими толстенными стенами и приземистыми башнями скальные массивы. Копорье, Старая Ладога, Изборск, Иван-город, Карела и Орешек – их камни испытывали на себе силу всех передовых военных технологий многих веков – от рыцарских таранов до крупповских пушек. И выстояли, сохранились. Чего нельзя сказать о том, что они защищали – внутри большинства «твердынь» сегодня царит кладбищенская тишь, нарушаемая лишь скользящими тенями экскурсантов и паломников.

Не исключение и Орешек-Шлиссельбург. Ныне его стены охраняют в основном рукотворное месиво из добротных красных кирпичей, в которых с трудом угадывается церковь, казармы, склады. Но это – в материальном плане, если шире, то эти стены хранят много больше.

Единственное, что восстановлено внутри после Отечественной войны – небольшой тюремный блок, который в советские времена был местом поклонения подвигу несгибаемых борцов за счастье трудового народа. Ничто не вызывало сомнений, пока этот самый народ не узнал горькой правды про репрессии 1930-х и масштабы Гулага. Ныне те 69 революционеров (и приравненных), которые содержались тут с 1884 по 1906 год, воспоминаются разве что с горькой иронией.

Кстати, перед тем как стать политической тюрьмой, Шлиссельбургская крепость, потерявшая своё оборонное значение после постройки Петропавловки и Кронштадта, некоторое время была классическим средневековым казематом, куда запрятывали неугодных родственников и злосчастных сановников. Здесь содержались жена ( Евдокия Лопухина ) и сестра ( Мария Алексеевна ) Петра Первого, здесь прозябал до самой смерти неудачливый император Иван Антонович , здесь же закончил свои дни неугодный член верховного совета Голицын .

Это потом уже тутошними сидельцами стали всяческие оппозиционные журналисты вроде Новикова , идеалисты наподобие пушкинских друзей Пущина и Кюхельбекера , нигилисты типа Бакунина и отмороженные политическими идеями террористы образца старшего Ульянова , казнённого здесь вместе с полутора десятком соратников «по борьбе». Поколения, изучавшие историю партии, помнят крылатую фразу Ульянова-младшенького, брошенную под впечатлением смерти брата. «Мы пойдём иным путём!» Смысл иного пути – сначала власть, а уж потом террор (а не наоборот, как у народников и эсеров).

Несмотря на мизерность репрессивного значения крепости, её мрачная слава делала из неё всемирное пугало. Смелые иностранные туристы специально приезжали в Шлиссельбург, одноименный городишко на южном берегу Невы (ныне – Петрокрепость), чтобы содрогнуться, взглянув издали на серые стены острова-тюрьмы, а по возвращении в родную Европу с упоением заняться любимым делом праведного европейца – предаться гневным стенаниям по поводу прав человека в России. По простоте своей, для убедительности, величая Шлиссельбургскую крепость «русской Бастилией».

По условиям содержания островная тюрьма была действительно самого строгого режима. Хотя заключённые и наладили внутреннюю связь, от внешнего мира они были отрезаны настолько, что даже о Русско-Японской войне догадались через полгода после начала сражений. Правда, так и не сообразив толком – с кем война. Психическая неустойчивость и истеричность, свойственные психотипам истинных революционеров, террористов и ниспровергателей, в условиях такой полной изоляции и бездействия не позволила всем осуждённым дождаться свободы. Кто-то сошёл с ума, кто-то покончил с собой.