Питер Хизер - Великие завоевания варваров

Прежде всего, нам неизвестно доподлинно, было ли вообще возможным в V веке такое развитие ситуации, какое представляет нам Халсалл, – виллы разрушаются сами по себе в ходе внутреннего, сугубо британского политического процесса. Могло ли нечто подобное произойти за десятилетия после 409 года? Если верить галльской хронике 452 года, нападения саксов начались уже в 410 году, и виллы – крупные, уединенные загородные поместья богатых граждан – были беззащитны перед налетчиками и становились очевидными мишенями. В главе 2 мы коснулись награбленных трофеев, которые алеманны так и не смогли привезти домой после разграбления вилл на другом берегу Рейна. Одно точно: в тех регионах, где ослаблялись границы империи, первыми всегда страдали виллы [380]. Следовательно, есть все причины полагать, что при появлении внешней угрозы в первую очередь опасность угрожала бы богатым поместьям. На мой взгляд, это обстоятельство делает неправдоподобным предположение о том, что некий продолжительный процесс внутреннего ослабления экономики мог бы развиваться после 409 года, совершенно не затрагиваемый нападениями извне.

Столь же важным является то обстоятельство, что разрушение системы вилл и растущая популярность захоронения с погребальным инвентарем – не единственные феномены, требующие объяснения. И теория Халсалла (как и любая другая версия внутреннего коллапса имеющихся систем) не объясняет, почему социально-экономическая революция V–VI веков сопровождалась глобальными культурными изменениями. Мало того что исчезают поместья в Нижней Британии, к 600 году местная романоговорящая христианская элита заменилась германоязычными язычниками. Халсалл, конечно, признает это и не отрицает масштабной миграции англосаксов, которая и стала причиной этих перемен, хотя он не предлагает сколь-нибудь весомого объяснения и в целом пытается разделить миграцию и процесс социально-экономической трансформации, который ему представляется более важным фактором. Однако следует учитывать еще и глубину этих культурных преобразований.

Большинство предметов, которые клали в могилы, было германского происхождения, но это только одна часть процесса германизации. Больше всего в письменном языке англосаксов, сохранившемся в нескольких текстах, созданных в период после 600 года и до Нормандского завоевания, поражает фактическое отсутствие влияния на него местных кельтских диалектов. Заимствованные слова очень немногочисленны и не взаимосвязаны, в грамматической структуре следов кельтского влияния практически не наблюдается. Это говорит нам об очень важном обстоятельстве: разговорный язык среди различных местных диалектов новой землевладельческой элиты Нижней Британии, сформировавшейся к 600 году, язык, легший в основу письменной формы языка, не просто оставался германским, он был изолирован от контакта с исконными кельтскими языками Британии. В эту эпоху язык передавался устным образом в семьях, прежде всего от матерей к детям. Это одна из причин, по которым, как мы видели, англосаксонский миграционный поток должен был включать в себя существенное количество женщин. И это, кстати, объясняет, почему в более поздних средневековых случаях миграции существенные изменения в языке происходили лишь тогда, когда в процесс вовлекалось крестьянское население (пусть даже только элита вольных землевладельцев с небольшими участками), и никогда в тех случаях, когда имело место лишь переселение сравнительно немногочисленной аристократической элиты, как при Нормандском завоевании [381].

Столь же значительная культурная трансформация прослеживается и в других регионах. Римское общество разделялось прежде всего на классы свободных граждан и рабов. Свободные люди подразделялись на honestiores (высшие сословия) и humiliores (низшие сословия). Honestiores были преимущественно классом землевладельцев. Англосаксонское общество, как следует из наших источников, после 600 года так же, как римское, разделялось на свободных и рабов, но к этим двум классам добавился третий – класс полусвободных или зависимых, в который входили члены общества, не являвшиеся рабами, но находившиеся в пожизненной и наследственной зависимости от определенных представителей класса свободных. Класс свободных людей подразделялся на подгруппы с разной степенью свободы, измеряемые различными вергельдами – «ценой за жизнь», устанавливаемой в зависимости от социального положения человека, к которой мы сейчас вернемся, – но все они были землевладельцами или по меньшей мере арендаторами. Такое же тройное разделение общества обнаруживается у всех континентальных германских племен послеримского периода, в то время как понятие зависимого человека, не обладавшего полной свободой, было чуждо римскому обществу, в котором потомки освобожденных получали полную личную свободу. По всей вероятности, такая категоризация социальных классов зародилась среди германских иммигрантов. Конечно, можно представить себе, что каждое из послеримских обществ, в которых господствовали германцы, пришло к этой тройственной системе социального устройства независимо, само по себе, но это кажется маловероятным [382].