Питер Хизер - Великие завоевания варваров

Захват Северной Галлии франками ставит перед нами примерно те же вопросы, что и завоевание Южной Британии англосаксами. Какую роль сыграла миграция в политических и культурных переменах, наблюдаемых в этих северо-западных уголках римского мира? И какую форму она приняла? В прошлом англосаксонские и франкские завоевания рассматривались как западные варианты великого и пангерманского феномена «переселения народов», начало которому было положено в конце позднеримского периода. Однако в последнее время они превратились в модели ограниченной миграции, известной как переселение элиты. Классический архетип переселения элиты, как мы видели в главе 1, – это завоевание Англии норманнами в XI столетии. Его характеристики подробно описаны в Книге судного дня, которая сообщает нам о том, кому какие земли принадлежали до появления норманнов – 5 января 1066 года, если быть точным, «в день, когда король Эдуард Исповедник жил и умер», выражаясь ее цветистым языком, – и через двадцать лет после него. Содержащиеся в ней сведения не позволяют усомниться в том, что нормандцы приезжали в Англию небольшими, но политически значимыми группами и стали новым классом землевладельцев. Может ли эта ограниченная форма миграции удовлетворительно объяснить трансформации, происшедшие в Нижней Британии и Северной Галлии в V–VI веках? Компаративный подход подсказывает, что ответ на этот вопрос отрицательный, и, рассматривая оба этих случая вместе, а не по отдельности, как это обычно бывает, мы сможем объяснить почему.

Не приходится всерьез сомневаться в том, что миграция сыграла определенную роль в преобразовании римской Британии в англосаксонскую Англию, однако представления о степени ее воздействия в разные периоды весьма различались. В XIX веке считалось, что многочисленные группы иммигрантов, по крайней мере в Англии, полностью вытеснили коренное романо-бриттское население кельтского происхождения, а выжившие ушли на запад в Уэльс, Девон и Корнуолл – или же переправились на материк, в Бретань. В Викторианскую, Эдвардианскую и даже последующие эпохи школьников заставляли верить в то, что англосаксонское завоевание, начавшееся с приходом Хенгиста и Хорсы в Кент, триумфально прокатилось по острову. Это представление основывалось исключительно на уцелевших письменных источниках, прежде всего на сочинении Гильды Премудрого «О погибели Британии» и «Англосаксонской хронике». Конечно, в них не так много сведений, как хотелось бы, и с этим никто не спорил, однако на их основании вырисовывалась картина постоянной вражды между англосаксонскими захватчиками и исконными кельтами, в которой наконец победа досталась первым. К 1900 году доказательств этой теории стало больше – язык и географические названия. Уже тогда было установлено, что абсолютное большинство топонимов в современной Англии происходят от англосаксонского диалекта и никак не связаны с кельтским, распространенным на Британских островах, плюс последний не оставил почти никаких следов в современном английском. Кельтские корни встречаются только в названиях некоторых рек. Великая Викторианская эпоха с ее железными дорогами добавила в список третий спорный пункт. Огромное количество кладбищ, обнаруженных в конце XIX века, при строительстве железных дорог, содержат многочисленные свидетельства послеримской материальной культуры, принесенной захватчиками с континента, и почти никаких следов выжившего романо-бриттского населения. Этот термин тогда еще не существовал, однако считалось, что англосаксы устроили классическую «этническую чистку».

С 1960-х годов всеобщее согласие в академической среде сменилось спорами и дискуссиями, нередко весьма едкими. Никто теперь не верит в массовую этническую чистку, и никто не верит в то, что миграции не было вовсе. Между двумя этими крайностями множество самых разных мнений, но среди них несложно выделить две основные группы. Многие историки и некоторые археологи считают очевидным то, что англосаксонизация равнинной Британии в V–VI веках происходила путем насильственного захвата и военной агрессии, в которых участвовали многочисленные мигранты из Северной Германии и исторических Нидерландов. Вторая группа, напротив, полагает, что в процессе было задействовано незначительное число иммигрантов из континентальной Европы, однако их культурные нормы распространились по всей стране и были добровольно приняты местным населением – то есть это был классический случай переселения элиты, за которым последовала ассимиляция двух культур. Эту идею поддерживают некоторые историки, но археологов среди ее сторонников куда больше, и она явно сформировалась в условиях отрицания старых моделей массовой миграции, характерных для истории культуры [335]. Почему этот вопрос вызвал такие расхождения?