Левая рука ему не подчинялась, а правая постоянно дрожала. Это не было следствием покушения 20 июля 1944 г., а наблюдалось, как мне сказали, уже зимой 1941/1942 г. В результате шока, полученного при покушении, даже наступило временное улучшение. Увидев Гитлера в бомбоубежище, я припомнил, что почти на всех прежних фотографиях он обхватывает левой рукой локоть правой. Мне кажется, что это было следствием отравления газом в первую мировую войну.
Глаза Гитлера были налиты кровью. Хотя все предназначенные для него документы и бумаги отпечатывались на специальных «машинках фюрера», размеры букв которых превосходили в три раза размеры букв обыкновенных пишущих машинок, он мог читать их лишь с помощью очень сильных очков. С уголков его губ часто стекала слюна — жалкая и отвратительная картина.
По сравнению с физическим состоянием духовно Гитлер был еще бодр. Правда, иногда у него обнаруживались признаки утомления, однако еще часто он демонстрировал свою достойную удивления память, которой он (главным образом это касается цифровых и технических данных) все время поражал окружающих его лиц, в результате чего его аргументы приобретали убедительность, их трудно было опровергнуть.
Резкой противоположностью его способности быстро оценивать положение и выделять в тактических вопросах самое существенное из множества представлявшихся ему докладов и донесений, которые зачастую противоречили друг другу из-за различия источников, чутьем определять едва еще наметившуюся опасность и реагировать на нее, было отсутствие гибкости мышления и упорство, с которым он придерживался однажды поставленной политической и стратегической цели. Он ни на шаг не отклонялся от пути, который себе наметил, даже тогда, когда >же все предпосылки к достижению цели переставали существовать. Он шел по этому пути, как будто бы на глаза его были надеты шоры, не оглядываясь ни налево, ни направо. Гитлер казался мне тем «Гансом-невидящим», известным нам по детским иллюстрированным книжкам, который шагает вперед, вперив свой взор в какой-то витающий в облаках призрак, не ведая, что он идет к глубокой пропасти.
С недовольством и упрямством отвергал он все попытки изобразить истинное положение вещей и доказать ему, что войска устали, что их боеспособность постоянно падает вследствие чудовищных потерь и поспешной, а потому недостаточной, боевой подготовки пополнения, что нет почти никаких материальных и людских резервов — иными словами, что Германия находится накануне военного поражения. Он так запутался в той сети лжи, которой сам пытался опутать других, и с успехом делал это в течение многих лет, что не в состоянии был уже из нее выбраться. У меня создалось впечатление, что он сам стал величайшей жертвой своей лжи, что эта ложь, быть может, ввела в заблуждение в первую очередь его самого. Он сам верил в число дивизий, которые часто представляли собой одни штабы, были обозначены на карте флажками и создавали впечатление боеспособных соединений Он сам верил в чудо-оружие, потому что хо тел в него верить. В каждом военном неуспехе он видел предательство военачальников, их позорную несостоятельность, трусость войск, потому что не хотел верить в то, что духовные и физические силы войск перенапряжены. Он ничего не хотел знать о том, что условия, в которых немецкому солдату вследствие материального и численного превосходства противника приходилось сражаться в 1945 г., были несравнимо хуже, нежели в 1918 г., и он ничего не знал об этом.
В каждом доброжелательном совете, в каждом возражении ему чудилась попытка сбить его с заранее намеченного пути. Он никому не доверял, кроме самого себя. Никому не верил, кроме самого себя, ни во что не верил, кроме как в свою собственную ложь.
Когда в ночь с 20 на 21 апреля я докладывал Гитлеру о прорыве советских войск в районе Котбуса, который привел к крушению Восточного фронта и окружению Берлина, я находился с ним—это было единственный раз — один на один. За несколько часов до этого Гитлер принял решение перенести свою ставку, штаб верховного главнокомандования, а также генеральные штабы сухопутных войск и военно-воздушных сил за исключением небольших вспомогательных штабов в так называемую «Альпийскую крепость», т. е. в район Берхтесгадеиа и южнее Эта «Альпийская крепость» существовала только на бумаге Кроме создания нескольких тыловых органов, ничего не было подготовлено для обороны этого «редута». Намеревался ли Гитлер 20 апреля сам вылететь туда и оттянуть свой конец на несколько дней, представляется мне сомнительным Приказ о переводе высших штабов в Альпы привел к тому, что этой ночью все. кто находился в имперской канцелярии и обычно проявлял интерес к оперативным совещаниям, были заняты упаковкой и погрузкой своего многочисленного багажа. Даже стенографист не явился Пришлось специально вызвать секретаршу, чтобы застенографировать мой доклад. Гитлер внимательно слушал полные трагизма донесения, но снова не нашел иного объяснения успеху советских войск, кроме слова «предательство». Учитывая, что при этом не было свидетелей, я набрался храбрости и задал Гитлеру вопрос: «Мой фюрер, вы так* много говорите о предательстве военного командования и войск. Верите ли вы, что действительно совершается так много предательства?» Гитлер б,росил на меня нечто вроде сочувствующего взгляда, выражая тем самым, что только дурак может задать такой глупый вопрос, и сказал: «Все неуспехи на Востоке объясняются только предательством...» У меня было такое впечатление, что Гитлер твердо в этом убежден...
Читать дальше