Нэнси Шилдс Коллманн - Преступление и наказание в России раннего Нового времени

В.А. Рогов уверенно утверждал, что «политика казней» и телесных наказаний в России с середины XV века и до 1530-х годов «была в целом типичной для феодального средневековья… в деятельности государственной власти нельзя обнаружить перманентной необузданной жестокости и изощренного изуверства. Карательной политике присущи элементы здравого смысла, политического такта и большая доля терпимости». Рогов делает вывод: современники в Европе назначали смертный приговор намного чаще, чем московские власти. О том же свидетельствуют и рассказы иностранцев, посещавших Россию до начала Опричнины (1564–1572). Заинтригованные русской законодательной системой и внимательные к откровенному деспотизму царя, они очень подробно описывают порки кнутом, но почти ни слова не говорят о казнях [827]. Отсутствие данных – слабое основание для выводов, но одно из объяснений гласит, что в Русском государстве XVI века казни проводились настолько просто, что не привлекали к себе внимания.

Исполнение казней происходило по порядку, который мы видели в наказаниях по уголовным делам. Казнили в основном через повешение и обезглавливание, используя некоторые символы. В 1488 году новгородские «изменники» были повешены и обезглавлены. В 1537 году тридцать детей боярских, присоединившихся к князю Андрею Старицкому, были вздернуты на виселицах вдоль новгородской дороги, по которой они бежали вместе с князем [828]. Некоторых высокопоставленных людей, в том числе мятежных глав Новгорода 1471 года, обезглавливали [829]. Очевидно, не пустым оборотом речи были слова, которые произносили представители высшей знати, поручаясь за равного: они обещали не только заплатить штраф в случае, если их подопечный совершит проступок, но соглашались и на то, что в наказание можно взять «наши… головы во [его] головы место» [830].

В казнях обвиненных в преступлении против религии, то есть еретиков и колдунов, использовали стихии природы, которые должны были очистить общество от их порока. Некоторых еретиков топили (трех сбросили с моста в Новгороде в 1375 году), ведьм тоже часто топили в воде [831]. Совершивших политическое преступление сжигали редко, но известны сожжения изменников в 1493 году, еретиков в 1505 году и поджигателей и мятежников в 1547 году [832]. Сохранилось несколько упоминаний даже более жестоких казней: в 1491 году – четвертование, в 1547 году – посажение на кол; в обоих случаях казнили государственных изменников. Зафиксированы даже унизительные зрелища. В 1490 году наказание еретиков жидовствующих, особенно в Новгороде, строилось по католическим образцам, например по казни чешского мыслителя Яна Гуса 1430 года: приговоренных провели по городу, надев на них одежду задом наперед и посадив их на лошадей спиной вперед. На головах у еретиков были конические шляпы, заполненные соломой и смолой, которые потом подожгли [833]. Карая за совершение наитягчайших преступлений против религии и государства, московское уголовное право XVI века использовало наказания разной степени суровости.

Опричнина Ивана Грозного (1564–1572) – очень странное государство в государстве. Его люди, опричники, проводили множество рейдов и пролили много крови под предлогом искоренения измены. Это были не казни по решению суда, а внезапные нападения, в ходе которых страдали те, кто подвернулся под руку. Если рассматривать Опричнину в контексте судебной культуры до и после Ивана IV, станет очевидно: это было отклонение от нормы.

Опричнина оставила сотни жертв. Синодики (поминальные списки погибших, составленные по приказу Грозного) составлялись без учета хронологии, но по ним можно оценить размах бойни. Гораздо труднее понять, от чего умирали жертвы. Источники вызывают много вопросов: несколько документов и дипломатических отчетов; некоторое количество летописей, написанных спустя несколько десятилетий, в начале, а то и в конце XVII века. Большая часть сведений известна из отчетов иностранцев. Все эти источники, по словам Х. Грэма, склонны к сенсациям, плагиату и пересказу сплетен. Грэм называет их авторов защитниками своих собственных интересов [834].

Поэтому лишь с большой осторожностью можно пользоваться рассказами трех немецкоязычных иностранцев, проживших в Москве хотя бы часть того периода, о котором они рассказывают. Таубе и Крузе, ливонские дворяне, служили опричными дипломатами в 1567–1571 годах, затем попытались поднять неосуществленное восстание против царя и бежали примерно в 1572 году. Ранний период Опричнины они описывают по слухам. Генрих фон Штаден, которого Грэм называет «бессовестным оппортунистом», наемник и мелкая сошка в среде опричников, жил в России примерно до 1576 года. Альберт Шлихтинг служил переводчиком у придворного врача Ивана Грозного с мая 1568 года по октябрь 1570 года, но он не видел своими глазами ни разграбления Новгорода, ни других событий, зловещие описания которых мы находим в его записках [835]. Иностранцы намеренно писали о России в несколько сенсационном духе, чтобы заманить читателей и привлечь на свою сторону благосклонность покровителей, поэтому мы имеем дело с настоящей проблемой литературных преувеличений. «История» князя Андрея Курбского приводит много ужасающих подробностей из истории опричнины, но это весьма спорный источник. По всей видимости, она была составлена в 1573 году в Великом княжестве Литовском, то есть спустя девять лет после того, как Курбский уехал из России (1564), поэтому в лучшем случае автор пересказывает слухи. В разных деталях текст часто противоречит другим источникам, например в том, как именно умер тот или иной человек, причем версия Курбского всегда более ужасающая и зловещая [836].