Видимо, далеко не все студенты горели желанием постигать доктрину, которая объявляла реалии их стран «пережитками». Прокофьев отмечал, что «наибольший интерес и восприимчивость к основам политических знаний проявляют студенты тех стран, которые занимают более прогрессивные позиции, например, Мали и Гвинеи», а также студенты из государств, где «имеются реакционные правительства» (бывший французский Камерун). Да и им гранит марксистской науки давался нелегко. Трудным для усвоения оказался постулат об «ограниченности демократии в эксплуататорском обществе», материалистическая трактовка происхождения религии, «такие категории, как производительные силы, производственные отношения, способ производства, базис, надстройка, общественно-экономическая формация». [623]
По сравнению с образцовым УДН в других учебных заведениях воспитательная работа была организована хуже. Учебный процесс слабо использовался «в целях воспитания иностранцев»: «При изложении материалов о выдающихся успехах советской науки и техники не всегда подчеркивается, что достигнуты они прежде всего благодаря победившей в нашей стране социалистической системе хозяйства, марксистско-ленинской идеологии, великим преимуществам социализма перед капиталистическим строем». Плохо проявляли себя на воспитательном поприще иные преподаватели, особенно русского языка: «Для работы с иностранцами иногда подбираются недостаточно подготовленные в идеологическом отношении преподаватели, которые учат русскому языку оторвано от жизни советского народа и его борьбы за построение коммунистического общества, за мир и дружбу между народами». Работа с зарубежными учащимися часто ограничивалась «лишь стенами вуза» и не велась в общежитиях. Это «важное дело целиком было отдано на откуп комендантам» общежитий, а те не обладали «необходимой политической зрелостью». [624]
Африканцы, проходившие производственно-техническое обучение в СССР, нередко и вовсе оставались без идеологической опеки. «Пребывание иностранных специалистов в СССР, – констатировали сотрудники ЦК КПСС, – не используется парторганизациями для правильного раскрытия им советской действительности и преодоления искаженных представлений о Советском Союзе, с которыми значительная часть иностранных специалистов прибывает в СССР, для широкого приобщения их к богатствам советской культуры и искусства. <���…> В результате в ряде случаев зарубежные специалисты и рабочие, находясь в СССР, не получают правильного представления о жизни в Советском Союзе». [625]Гвинейцы, обучавшиеся на ленинградских предприятиях, «жаловались на то, что им не дают возможности более глубоко знакомиться с жизнью советского народа, деятельностью советских общественных организаций» через «посещение предприятий, колхозов и совхозов, участие в коллективах художественной самодеятельности». Для них не организовывались лекции и беседы, их не обеспечивали необходимой литературой. [626]
Гораздо больше, чем отсутствие лекций или литературы, темнокожих студентов огорчало нежелание советских молодых людей общаться с ними. «К сожалению, – отмечали Елютин и Краснов, – у нашей молодежи нередко проявляются боязнь и, более, – пренебрежение к иностранцам. Наша молодежь часто чуждается их, опасается “разговоров” относительно дружеского внимания, оказываемого, например, арабу или африканцу. Нельзя ограничиваться только тем, чтобы иностранцам внимание оказывалось в порядке комсомольского поручения, надо решительно искоренять имеющий место отрыв советской молодежи от иностранцев. Иногда вокруг иностранцев создается своеобразный “вакуум”, который заполняют лица сомнительного поведения, что создает у иностранцев ложное впечатление о советской молодежи». [627]Осторожность и подозрительность в отношении иностранцев были частью советского воспитания, и здесь власти пожинали плоды собственной недальновидной политики.
Еще более негативные последствия имели специфические формы общения африканских студентов с их советскими сверстниками. Нередким явлением стали конфликты на расовой почве.
Для огромного большинства советских людей африканец, как и иностранец вообще, не был реальным лицом, отношение к которому складывается в результате непосредственного контакта. Образ иностранца формировался литературой и пропагандой. В советской литературе 1920–1950-х годов «иностранец-чужой» – это всегда белый и часто толстый (в книгах для детей) мужчина. Обычно он житель Западной Европы или Америки, всегда классовый враг-угнетатель, наделенный лишь такими человеческими качествами, которые позволяют считать его «буржуем». Образа плохого черного в советской литературе этого периода, когда до изобретения политкорректности было еще очень далеко, вы не найдете. Темный цвет кожи – это гарантия положительности. Черный иностранец – это «иностранец-свой», социально близкий и наделенный всяческими достоинствами. А если он находится в Советском Союзе, то уже свой в доску, платящий советским людям за любовь и сочувствие той же монетой. Хотя сочувствие было патерналистским, но все же искренним. [628]Прибавьте к этому образ африканца, который тиражировали советские СМИ – простодушного, добродетельного и бескорыстного борца против колониализма и империализма, – и вы получите представление о том, чего ждал от учившихся в Советском Союзе африканцев обычный советский человек.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу