Николай Троицкий - Александр I и Наполеон

Прошло полгода. Вернувшись в Россию с очередного, Лайбахского, конгресса, Александр пережил новый, еще более тяжелый удар. В мае 1821 г. командующий гвардией кн. И.В. Васильчиков представил ему донос библиотекаря Гвардейского генерального штаба М.К. Грибовского о существовании, заговорщических планах и личном составе тайного общества под названием Союз Благоденствия, т. е. уже второй после нераскрытого Союза Спасения организации декабристов. В доносе фигурировали десятки известных царю имен: один из даровитейших штатских Н.И. Тургенев, о котором царь говорил, что он может заменить ему Сперанского, и блистательный ряд военных — генералы М.А. Орлов и М.А. Фонвизин, полковники И.А. Фонвизин, А.Н. Муравьев, Ф.Н. Глинка, А.Ф. Бриген, П.Х. Граббе (подполковник Павел Пестель и капитан Никита Муравьев тоже были названы). Александр, прочитав донос, надолго погрузился в раздумья, а потом произнес четыре слова, поразившие верноподданного Васильчикова: «Не мне их карать».

К тому времени, когда царь узнал о заговоре декабристов, он уже испытывал глубокую, затянувшуюся на годы душевную депрессию…

Душевная драма, которую Александр I переживал в последние годы жизни, привлекала внимание всех его биографов, всех историков его царствования, была даже предметом специальных исследований [136] См.: Фирсов Н.Н. Император Александр I и его душевная драма. СПб., 1910; Paleologue M. Alexandre I. Un tsar enigmatique. P., 1937. , но до сих пор не нашла исчерпывающего разъяснения. Попытаемся разобраться в ней с учетом всей совокупности данных.

Н.К. Шильдер считал, что Александр попросту обессилел — и физически, и духовно, — ибо весь запас его сил «оказался потраченным на борьбу с Наполеоном». Думается, источник душевной драмы царя был сложнее. Как самый авторитетный из победителей Наполеона Александр хотел бы стать или, по крайней мере, выглядеть перед Европой новым Наполеоном. Он старался унаследовать наполеоновскую славу даже в качестве полководца; в 1815 г. он так и сказал свитскому генералу Л. Вольцогену: «Мы еще посмотрим, кто, я или Шварценберг, был самым крупным военачальником последних кампаний». Официальный историограф войн 1812–1814 гг. А.И. Михайловский-Данилевский приложил много усилий к тому, чтобы изобразить Александра выдающимся полководцем, способным на все — от стратегического руководства операциями («с циркулем в руке сам поверял таблицы переходов войск») до личного участия в боях (под Фер-Шампенуазом сам послал казаков в атаку; «донцы понеслись с обычною храбростью, вслед за ними ехал Александр»).

Однако Александр очень скоро понял, что масштаб Наполеона ему не по плечу. Как ни величали его льстецы «Агамемноном Европы» и «умиротворителем вселенной», он со временем все явственнее ощущал непосильность взятой на себя роли и все более страдал от сознания этой непосильности. Особенно удручала царя вероломная, как ему казалось, реакция народов Европы на попечительство Священного союза. Освободив их от Наполеона, Священный союз вернул им законных правителей, а они вместо благодарной покорности восстановленному порядку начали бунтовать, устраивать революцию за революцией. Усмирение Европы стоило Александру больших трудов, но не прибавило ему славы; напротив, ударило по его репутации «пастыря народов». Когда же революционная «гидра» обнаружилась в самой России (бунт семеновцев и заговор декабристов), Александр пережил крах самых дорогих для себя иллюзий.

Дело в том, что царь, по рассказам близких к нему людей, не допускал и мысли, чтобы против него в любезном отечестве, в собственной его армии были возможны заговоры. То, что он узнал о Союзе Благоденствия, уязвило его в самое сердце. Теперь ему пришлось допустить, что и в России созревают свои Риего и Пепе. Покарать их как заговорщиков он не мог по двум причинам. Одну из них он тогда же назвал И.В. Васильчикову: «Вы знаете, что я сам разделял и поощрял эти иллюзии и заблуждения». Другую причину впоследствии определит А.С. Пушкин: «<���…> государь окружен был убийцами своего отца. Вот причина, почему при жизни его никогда не было бы суда над молодыми заговорщиками, погибшими 14 декабря. Он услышал бы слишком жестокие истины».

Усугубляли душевную депрессию Александра и личные утраты, две из которых он переживал особенно тяжело: смерть 9 января 1819 г. на 31-м году жизни любимой сестры Екатерины Павловны и 23 июня 1824 г. — 16-летней дочери (от М.А. Нарышкиной) Софьи, в которой он не чаял души. Наконец, с первого дня царствования и до смертного часа мучился он угрызениями совести при мысли о своей причастности к отцеубийству. Ежегодно 11 марта, где бы он ни был (в 1814 г. — под стенами Парижа), Александр слушал заупокойную мессу в память отца, причем, по воспоминаниям императрицы Елизаветы Алексеевны, относящимся к 1809 г., боялся приближения каждой очередной годовщины, «впадая в мрачное отчаяние».