Николай Шпанов - Поджигатели. Цепь предательств

13

Улица представляла собою сплошную лужу. Из воды выступали желтые края колеи, пробитой в глинистой почве. Колея тянулась из конца в конец улицы, как рельсы.

Вдоль нее не было видно следов копыт, - ни на улице, ни на пустыре, куда выходила колея.

Пространство между колеями было вытоптано людьми. На глине виднелись следы разных форм и размеров: широкие - от тяжелых армейских сапог; узкие от городского ботинка; узорный отпечаток самодельной туфли с подошвой из шпагата; даже след босых ног попадался нередко. Было ясно: проезжавшие здесь повозки тянули люди, много людей.

На углу улицы стоял столб с надписью: "Проспект Елисейских полей".

С первого взгляда низкие постройки, вытянувшиеся строгими рядами вдоль Елисейских полей, можно было принять за ярмарочные балаганы. Их фасады были разрисованы. Это была не рыночная мазня и не упражнения дилетанта: сочность красок, глубина перспективы, прозрачность воздуха, заполнявшего промежутки между деревьями и прятавшимися за ними домами панорамы, - все говорило о высоком мастерстве художника.

Художник воспроизвел летнюю картину Елисейских полей. На первом плане неслись нарядные автомобили, в боковой аллее - всадники, целая веселая кавалькада. На скамьях сидели парочки. Беззаботная жизнь праздной толпы Елисейских полей.

Все это было бы радостно и красиво, если бы не один штрих, варварски яркий и грубый, разбивший все усилия живописца. Над дверью барака красовалась вывеска, исполосованная государственными цветами Третьей империи. Она была точно шлагбаум, преграждающий путь в мир, вдохновивший художника, - "Тринадцатая рота".

Весеннее солнце с одинаковой заботливостью золотило и нежные тона нарисованной сказки и полосатую эмблему действительности. Под его лучами вспыхнули окна барака. Теперь ясно можно было видеть в них переплет железной решетки.

Дверь барака распахнулась. Человек в серой холщевой одежде вышел на улицу. Это был Зинн. Он прыгнул в лужу и побежал, разбрасывая брызги. Рядом с ним были дощатые мостки, но заключенный не имел права ступить на их сухие доски, предназначенные для эсесовцев, несущих охрану лагеря. Вот он добежал до будки на углу и исчез в ее дверях. Это было отхожее место, носившее здесь название "пивной". Название не было случайным. Чистку отхожих мест производили наиболее ненавидимые охраной заключенные. Им не давали ведер. Им давали по пивной кружке, - обыкновенной фаянсовой кружке емкостью в пол-литра.

При всем желании эту работу нельзя было проделать быстро. Администрации же только это и было нужно.

На эту грязную работу уходили целые ночи. В такие ночи зловоние растекалось по всей округе.

Зато "пивные ночи" были праздником для остальных заключенных: зловоние выгоняло стражу с улиц лагеря, охранники отсиживались в караулках.

Выйдя из "пивной", заключенный поискал было взглядом места посуше, но, не найдя его, нехотя сошел в воду. Холод снова заставил его бежать. Но даже движение не вызывало краски на сером, изможденном лице. В нескольких шагах от двери своего барака заключенный увидел охранника. Заключенный обязан был стать во фронт.

Роттенфюрер медленно приближался. На его лице была написана злая скука. Он посмотрел на вытянувшегося Зинна, в серой куртке, в серых штанах, концы которых были подвернуты, чтобы не мокнуть в воде. Роттенфюрер остановился и внимательно оглядел заключенного с ног до головы. И так же медленно - с головы до ног. Заключенный стоял в воде. Судорога озноба пробежала по его спине, свела шею, дернула за локоть.

Охранник молчал. Молчал и заключенный. Спрашивать не полагалось. Если начальство найдет нужным, оно пояснит само. Заставив Зинна простоять еще с минуту, охранник ласково проговорил:

- Штанишки, детка, штанишки!..

Зинн расправил подвернутые штаны. Концы их погрузились в воду.

- Пшел!

Охраннику надоело. Подав команду, он повернулся и затопал по мосткам.

Добравшись до двери барака, Зинн с трудом переступил окоченевшими ногами через порог.

- Ты знаешь, - сказал он Цихауэру, вот теперь я, пожалуй, был бы способен убить того скота, который отобрал у меня на французской границе ботинки.

Цихауэр усмехнулся:

- А помнишь, как ты тогда, на границе, пытался убедить меня, будто на этих французов не следует сердиться, что они-де не ведают, что творят... О, они тогда уже отлично знали, чего хотят!

- Да, упрятать нас как можно дальше! Ловушка была подстроена довольно ловко, - Зинн криво усмехнулся. - Никакие уроки в жизни не пропадают даром.