Геннадий Русаков - Ржевская дуга. Детство. Стихи и проза о Великой Отечественной Войне

Дом был большой – восьмистенок, но на всю эту ораву и он оказался тесноватым. Тёте Ане, так мы стали её называть, было лет 45- 47. Потому что её муж не был призван в армию, значит, ему было за 50. С ними жили две дочери: старшей было лет 15—16, младшей – лет 12—13. К тому времени, как в деревню пришли фашисты, они уже получили извещение о гибели сына, он был женат, и его жена с двумя мальчиками, их внуками, жила в другом конце этой же деревни в доме своей матери. Старшему внуку было 7 лет, младшему -5. Об этой семье я написал так подробно потому, что на её судьбе отразились все ужасы войны. Ниже я опишу всё, что случилось с этой семьёй.

Как я написал – все Егорьевские сильно голодали, в том числе и мы. К концу февраля люди стали умирать. Собирали всё, что хоть, чем-то напоминало еду. Даже картофельные очистки стали деликатесом, не говоря уже о трупах животных, убитых при обстрелах, В это время не один раз нас спасал от голодной смерти тот самый чемодан с тканями, маме иногда удавалось обменять что-то из его содержимого на что-нибудь съестное.

Как я уже говорил – в деревнях всегда были трудности с одеждой. Чаще всего и наиболее удачно обмен получался в деревнях, населённых карелами. Их деревни были ограблены оккупантами в меньшей степени, чем деревни, населённые русскими. Я это связываю с тем, что в октябре и ноябре, несколько недель, в нашей местности находились финские подразделения.

Выручало иногда и картофельное поле. О нём мама узнала от хозяйки дома, где мы поселились. Мы с мамой попробовали на это поле проникнуть, и нам это удалось! Оказалось, что на этом поле уже добывали мороженую картошку многие из наших – егорьевских. Выкапывать картошку из замёрзшей земли было нечем, да и невозможно, поэтому караулили начинало артобстрелов этого участка территории с позиций, занимаемых нашей армией. На этом поле был участок, шириной метров 500—600 – он не просматривался из того лесного массива, где находились наши войска. Поэтому обстрелы этого участка случались часто, очевидно для профилактики, и практически ежесуточно.

Этим мы и пользовались, в свежих воронках удавалось набрать ведро, а то и два довольно быстро. Правда, не всегда удавалось уйти с этого поля, не попав под очередной обстрел, а он начинался немедленно, если из лесного массива замечали на этом участке поля какое-либо движение.

Были, конечно, и потери. Их не могло не быть. Но есть иногда хотелось не меньше, чем жить.

Само русло реки прикрывали два дзота фашистов, расположенных на обоих берегах, примерно в 300 метрах от места, где проволочные заграждения пересекали русло реки. Именно здесь, рядом с этими дзотами, мы и переправлялись на противоположный берег: сначала по льду, а потом, когда лёд ушёл – на плоту.

Здесь был небольшой заливчик, где находился плот. Он, очевидно, находился здесь и до войны, моста в пределах территории этих деревень вообще не было. Это место не просматривалось из леса, занятого нашими войсками. Фашисты, дежурившие в дзотах, всё видели и, конечно, знали, зачем мы это делаем. Они не препятствовали этому, правда, иногда останавливали и обыскивали.

Так случилось и с нами, когда после очередного хождения с сумой по домам в село Новое, мы: я и бабушка Маня, возвращались в деревню Александровка. Нас остановили и обыскали. У бабушки обнаружили валенки, хотя они сверху были обшиты мешковиной, и её разули. Пришлось ей, чтобы не обморозить ноги, снять с головы платки и обвязать ноги. Так мы и пришли в деревню Александровка. В селе Новое жили карелы, карелы жили и в деревне Васильевское, которая находилась примерно в 3—3,5 км. от деревни Егорьевское и примерно на таком же расстоянии от деревни Александровка.

На карелке был женат старший брат моего отца – Иван Васильевич. Ходила местная байка, что эти две деревни проиграл в карты бывший их барин – там, в Карелии барину, владевшему землями в нашей местности. Об этом мне рассказывал прадедушка, когда я его спрашивал, почему тётя Ксения – жена дяди Вани, иногда говорит со своими детьми как-то по другому – не по нашему. Жители этих деревень хорошо говорили на русском, но между собой довольно часто общались на финском. Отношение оккупантов к карелам было иным, гораздо более лояльным, чем к нам – русским. Это было особенно заметным, когда, как я уже говорил, в нашей местности стояли финские части. И если к январю в русских деревнях – весь домашний скот был уже съеден – в карельских он был цел во многих домах, даже в это время, когда мы уже находились в деревне Александровка. Там, в этих карельских деревнях, маме удавалось, обменять что-либо из того чемодана, на какие-то продукты, чаще всего на картофель.