Коллектив авторов - История России. XX век. Деградация тоталитарного государства и движение к новой России (1953—2008). Том III

Избранный Собором Патриарх считался «консерватором», однако этот консерватизм правильнее назвать «традиционализмом». У него была большая практика церковной жизни, но яркой политической фигурой Пимен не был. По словам знавших его лиц, Патриарх был архиереем, из рамок своих обычных дел не выходившим. Вплоть до своей кончины осенью 1978 г. наиболее влиятельным церковным политиком оставался митрополит Никодим, награжденный правом совершения богослужения с преднесением креста, т. е. «по-патриарши».

Серьезных конфликтов в то время между руководством Церкви и советскими властями, «курировавшими» религиозную жизнь, не было. Регулярно издавался «Журнал Московской Патриархии», где печатались статьи и сообщения, читая которые неискушенный человек (особенно за границей) мог поверить в «нормальность» государственно-церковных отношений. Церковные иерархи в официальных интервью советским органам массовой информации в год 60-летия Октябрьской революции заявляли, например, что материальную помощь государство Церкви не оказывает, так как последняя существует исключительно на добровольные пожертвования верующих, причем церковные доходы не облагаются никаким государственным налогом, подчеркивая, что в СССР живут миллионы верующих, «верующих убежденно, искренне и сознательно, чего нельзя было сказать о Церкви Российской империи, когда за верующих часто принимались лица, принадлежащие к Церкви формально, по соображениям конъюнктуры».

Иерархи повторяли старую (на тот момент) «истину»: каких-либо общих проблем во взаимоотношениях между государством и Церковью в СССР не существует. Действительно, сталинские гонения, равно как и послевоенный «церковный ренессанс» давно ушли в прошлое, хрущёвские гонения также остались «за историческим поворотом». Критика религии и Церкви стала носить преимущественно научно-популярный и публицистический характер, хотя и при Брежневе в среднем закрывали до 50 приходов в год.

Отношения «стабилизировались» или, в определенном смысле, «законсервировались». Правила были известны и той, и другой стороне. Политкорректность иерархии в отношении советских властей выдержала проверку временем. Особенно ярко это было доказано в 1977 г., когда принималась новая Конституция СССР – Конституция «развитого социализма». Священноначалие в церковной прессе приветствовало принятие нового Основного Закона страны, подчеркивая, что «Советский Союз прошел большой и славный путь социалистического развития, накопив огромный опыт становления советского общества». Церковно-политический язык за эти годы стал вполне советским, шаблонным. Указания на речи Генерального секретаря ЦК КПСС, на то, что Конституция обсуждалась и принималась «в славном юбилейном году 60-летия Великой Октябрьской социалистической революции», не казались уже чем-то неуместным или излишним.

Православная Церковь существовала в отведенной ей государством нише, платя за это вынужденными реверансами коммунистическим лидерам и системе в целом. Казалось само собой разумеющимся указывать, что «располагая прекрасными храмами, переданными государством религиозным объединениям в бесплатное пользование, наша Церковь также при необходимости может строить новые», что «свободное и невозбранное совершение богослужений, проповедь, удовлетворение религиозных запросов верующих» – это главное, что характеризует церковную жизнь и деятельность в СССР. При этом выражалась уверенность в том, что все верующие граждане поддержат проект новой Конституции, ибо он гарантирует максимум свобод и прав (статья 52 Конституции 1977 г. гласила: «За гражданами СССР признается свобода совести, то есть право исповедовать любую религию, отправлять религиозные культы или не исповедовать никакой религии, вести атеистическую пропаганду. Возбуждение вражды и ненависти в связи с религиозными верованиями запрещается. Церковь в СССР отделена от государства и школа от Церкви»). «Максимум» не включал право на религиозное образование общества, хотя право пропаганды атеистической нашло конституционное закрепление.

Стратегическая цель коммунистического воспитания – построение безрелигиозного общества оставалась актуализированной в Программе и Уставе КПСС. Декларируя отделения Церкви от государства, советская власть ни на минуту не отказывалась от контроля над религиозными структурами в стране и, прежде всего, над РПЦ. Советские власти осуществляли контроль за церковными кадрами. Куроедов в узком кругу похвалялся, что «епископы теперь все наши, проверенные люди, а вот со священниками еще есть проблемы – не все лояльны на все сто процентов». В Церковь засылалось много агентов, говорили о том, что даже знаменитый митрополит Никодим (Ротов) пришел «по путевке комсомола». С епископами и священниками, агентами спецслужб, приходилось сталкиваться практически всем, жившим активной церковной жизнью до 1988 г. Но вся проблема была в том, что далеко не все, приходившие в Церковь «по путевке» комсомола или КГБ, продолжали служить этим организациям «не за страх, а по совести». Как раз совесть при совершении литургии, при соприкосновении со святыней веры часто возмущалась и требовала выбора. И многие выбирали правду Божью и прикрывали верующий народ собой, делая вид, что продолжают служить коммунистам. Таким был, например, архиепископ Курский Хризостом (Мартишкин). Те же, кто оставались агентами «по совести», а священнослужителями «по лукавству», очень часто спивались или сходили с ума, подтверждая ту вечную истину, что «близ Меня, как близ огня».