Юрий Гаврилов - Русские тексты

А ещё он сказал о палаче Ежове: «Чудесный несгибаемый большевик».

С волками жить – по-волчьи выть…

Ему было пятьдесят, когда за кормой парохода навсегда осталась родина, amata nobis quantum amabitur nulla [5] Возлюбленная нами, как никакая другая возлюблена не будет. «Руся». «Темные аллеи». .

Никто не знал и не мог знать: он покидает Россию, чтобы стать великим русским писателем, первым нашим Нобелевским лауреатом.

В конце жизни он писал о себе: «Я происхожу из старого дворянского рода (чуждый сословного чванства, «старинным родом» Бунин отвечал разливанному морю революционного хамства окаянных дней).

Род наш дал России немало видных деятелей… в области литературной известны Анна Бунина… и Василий Жуковский…

Известности более или менее широкой я не имел долго, ибо не принадлежал ни к одной литературной школе…

Популярность моя началась с того времени, когда я напечатал свою «Деревню». Это было начало целого ряда моих произведений, резко рисовавших русскую душу, ее светлые и темные, часто трагические основы. В русской критике и среди русской интеллигенции, где по причине незнания народа, народ почти всегда идеализировался, эти «беспощадные» произведения мои вызвали страстные враждебные отклики».

Уже после «Деревни» энциклопедия Брокгауза и Эфрона утверждала: «У Бунина небольшое, но очень изящное дарование».

Видимо автор статьи воспринимал Бунина, как и Набоков, прежде всего в качестве поэта.

Советская «Литературная энциклопедия» еще до Нобелевской премии: «Место Бунина в истории русской литературы очень значительно». Но отчего же столь значительную историческую фигуру в СССР не издавали и за пределами энциклопедий не упоминали вовсе?

«Деревня» – не лучшее произведение Бунина, но в «Деревне» есть ощущение того, что колеблется земная твердь и может треснуть, и хлынут потоки огненной лавы, и небеса прольются дождями горючей серы.

И темный, завистливый и склонный к самоистреблению мужик затопит все и вся, смоет остатки дворянства, и без того тронутого разложением; уничтожит ненавистную ему барскую и чуждую городскую культуру. На земле устроится почвенное мужицкое царство, Беловодье, где все будут пахать, никто не будет знать грамоты, не будет ни барина, ни стражника, ни чиновника, а только оратай да царь в смрадных сапогах.

В «Жизни Арсеньева» Бунин рассказывает нам о становлении характера героя, о рождении писателя.

Ходасевичу показалось, что «Жизнь Арсеньева» – это биография вымышленного лица», это – не Бунин.

Еще как Бунин!

Два обстоятельства оказались решающими в судьбе Нобелевского лауреата: «очень русское было все то, среди чего я жил в мои отроческие годы».

И это «очень русское», так претившее многим тогда и поныне, насмерть проросло в юную душу и позволило Бунину, находясь во Франции, жить в России.

«Рос я, кроме того, среди крайнего дворянского оскудения, которого опять-таки никогда не понять европейскому человеку, чуждому русской страсти ко всяческому истреблению».

Эта страсть, по Бунину, присуща всем сословиям в России.

Может быть, поэтому возобладал «русский бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету».

Главный Бунина (и мой) вопрос: «И почему вообще случилось то, что случилось с Россией, погибшей на наших глазах в такой волшебно короткий срок?»

Молчит Русь, не дает ответа.

И у нас нет ответа, и у Бунина его не было. Именно поэтому он не написал ни своего «Солнца мертвых», ни своего «Тихого Дона».

«Я кладу на себя медленное крестное знамение, глядя на все то грозное, траурное, что пылает надо мной».

Безошибочно найденные, безупречно расставленные слова…

Стиль!

Такой и весь Бунин.

«Теперь я уже … хотел быть любимым и любить, оставаясь свободным и во всем первенствующим».

Подобные намерения плюс желчность, предвзятость и острый ядовитый язык…

Писательница Наталья Теффи призывала «создать еще одну эмигрантскую организацию – «Объединение людей, обиженных Иваном Буниным».

Единственным человеком, сумевшим разделить и облегчить мучительное одиночество Ивана Алексеевича была его вторая жена, Вера Николаевна Муромцева, но и ее он обрек на унизительное существование под одной крышей со своей «ученицей» Галиной Кузнецовой.