Татьяна Иванько - МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

– Пока, Лёля! – он уже хотел идти.

– Не смей погибнуть, Лёня! Слышишь?! Я не одна тебя люблю… – почти крикнула я. Из разорванного сердца вылетают эти слова.

Он оглянулся всё же, всё же посмотрел мне в глаза, но тут же, снова нахмурившись, отвернулся и пошёл от меня с гитарой к своим товарищам, к вагонам. Я не ушла пока они, все эти парни, не погрузились в вагоны, пока нас, провожающих, не прогнали с платформы, состав тронулся уже после этого… Другие плакали. У меня не было слёз. У меня, со мной, во мне была только пустота. Пустота, которую ничто без него, без Лёни, никогда не заполнит…

И вот он, Кирилл, как две капли воды похожий на него, на Лёню, только тяжелее, мощнее телом… И в обычной одежде, не в форме, как Лёня… Я так ослабла, я совсем одна. Я никому не могла даже рассказать, куда отправился Лёня. Я должна была переживать это одна. И, наконец, Кирилл пришёл, появился, опять рядом, со своим тёплым взглядом, своими тёплыми руками… Как я могу не позволить обнять себя?

– Вернись ко мне, Лёля… – Кирилл наклонился ко мне. – Прости меня и вернись.

Я вздыхаю, ты даже не представляешь, как я хочу вернуться… Вернуться в прежнее время, когда не было ничего, не было греха, не было жгучей боли, с которой я живу не полтора месяца, нет… Я живу с ней с зимы, с того дня, как раздвоилась, разделилась, стала его и твоей… Но туда возврата нет…

– Ты ведь любишь меня, – сказал Кирилл.

Я повернула голову, чтобы видеть его лицо. Люблю. Люблю Лёню в тебе, Кирилл, вот в этом дело. Вы так похожи и такие разные, одинаковые лица, тела и совсем разные, не похожие души и сердца…

– Что ты предлагаешь, будем жить счастливо, ведь нам теперь никто не мешает? – сказала я. – Будем наслаждаться свободой, пока Лёнька под пулями? Ты думаешь, он беречься там станет? Ты думаешь, не предполагает, что мы тут делаем… как развлекались за его спиной…

– Я не развлекался. Я… пять с лишним лет, с тех пор, как увидел впервые…

– Не надо… – она наклонилась вперёд, стискивая виски ладонями, шапочка упала на землю с её колен, я поднял.

– Что же мне прикажешь делать? Тоже в Чечню податься?!

Она повернулась ко мне:

– А мне? – тень от ресниц упала на глаза, совсем затемняя их. – Мне как теперь оставаться жить? Мне? Я предала и его, и тебя… Если с ним что-то будет, я… Я не знаю, как тогда…

– Перестань, Лёля, – я потянул её к себе за плечи. – Уже не исправить ничего, надо просто жить…

Она покачала головой:

– Я не могу. Не могу просто жить, Кирилл. Ты можешь? Когда он ТАМ? По нашей вине…

– Ну, хорошо, мы ужасные люди, он там по нашей вине, но он не один ТАМ! Остальные, почему там?!

Она усмехнулась жутко:

– Так они по контракту, ты не знал? Это же добровольцы, они все, контрактники. Кто за чем. Деньги кому-то, кому военная романтика… И наш по контракту. Медик.

У меня дрогнуло сердце, «наш»… Я будто вспомнил, только что вспомнил, что он мой сын… Мой сын отправился под пули из-за того, что…

Что это? Способ самоубийства? Способ забыть, отодвинуть боль? Уйти от нас с ней, с Лёлей?

Я вижу, ему больно, больно за сына. Он, похоже, только теперь, в эту минуту понял по-настоящему, что произошло, что мы натворили с ним. До него не доходило будто…

– Не оставляй меня одного теперь… – проговорил Кирилл, бледнея.

Боже…

– Кто это, Лёх, чё-то не поцеловались даже? – спрашивает мой новый приятель, с которым мы познакомились в первый же день.

– Мачеха, – сказал я.

Это слово, которого боится каждый с детства, всё, что я готов был произнести в ответ на этот вопрос. За ним, отгораживаясь, пряталась вся моя жизнь, то, о чём я не могу даже помнить сейчас. Я не могу думать, тогда я начну снова чувствовать, а если стану чувствовать, сердце моё взорвёт болью. Я могу только быть под наркозом. Эта война должна стать моими наркозом…

Когда я забирал документы из деканата, меня не могли не спросить:

– Что, переезжаете куда-то? За границу? – заинтересованно заглядывая мне в лицо.

Я посмотрел, не понимая вопроса, заграница?.. что это?

– А… нет… да… – пробормотал я.

– На красный диплом идёте и уезжаете, жалко, Алексей Кириллович…

Я сказал ещё что-то, меня даже уговаривали какое-то время. Говорили, что остался всего год, что у меня самые радужные перспективы. Что… Я не слушал, мне не терпелось поскорее выполнить задуманное. Будто за мной гнались.

В военкомате смотрели на ссадину на моей щеке и разлившийся вокруг синяк.