Татьяна Иванько - МилЛЕниум (Повесть о настоящем) Том 2

Я очнусь уже завтра, когда мама прикоснётся прохладной ладонью к моему лицу.

Мама… мама… а я видел Лёлю во сне…

Я потянулся, чтобы обнять маму. Мама никогда не предаст. Мама никогда не выберет себе другого сына, чтобы его любить вместо меня…

– Что же случилось, Лёня? Ты в аварию попал или что? – растерянно и испуганно проговорила мама, большими серыми глазами глядя на меня, вот-вот и брызнут слёзы. Мамочка…

И не успел я подтвердить мамины слова, как мой сосед выпалил:

– Да вы что, дамочка! Тут военный госпиталь, он герой войны, а не лох тыловой, в аварии попадать!

Что тут началось! Что там моё непоступление в институт, это была не буря. Вот теперь и слёзы, и упрёки, и счастье, что я всё же живой…

На обход пришёл заведующий, Зураб Михайлович, ординаторы, маму на время удалили из палаты.

– А где жена-то? – спросил доктор. – А, коллега?

– Прогнали мы жену, однако, Зураб Михалыч! – отвечает за меня мой бойкий сосед.

Зураб Михайлович смотрит на меня с недоумением:

– Прогна-ал? – протянул он. – Это ты, брат, погорячился. Такие жёны, знаешь… Она тебя с того света две недели вытягивала, слышь, Алексей Кириллыч? По шажочку, по миллиметрику… Не она, уже да-авно отъехал бы. Ничего, – он похлопал меня по здоровой руке. – Обратно позови. Простит. Ссоры, они, только чувства будоражат. Придёт, не волнуйся. Любит тебя, значит, простит. Женщины тем, кого любят, всё прощают. Их заставить себя любить трудно, но если уж… то всё простит. Так что, позови только, прибежит. Ты сейчас на привилегированном положении, героям позволены мелкие слабости…

Добродушный и говорливый пожилой доктор сказал ещё много успокоительных слов…

Я приехала домой на Сущевский вал и первым делом, чтобы не передумать, даже не раздеваясь, сразу прошла в кабинет Кирилла и набрала номер Натальи Аристарховны, втайне надеясь, что она не ответит, и я не решусь позвонить снова.

Но она ответила… Я сказала, что Лёня заболел и лежит в такой-то больнице, что просит её приехать… И что я не могу ухаживать за ним, потому что я теперь жена Кирилла Ивановича. На этих словах я положила трубку, чтобы не слышать недоуменных вопросов, возгласов и всего, что не могло не вырваться у нормальной матери и свекрови…

Положив трубку, я долго сидела здесь, не в силах сдвинуться. Главное, что он живой. Главное это. А… что любить долго не сможет теперь после такой твари… но когда исцелится, полюбит другую… Любая будет счастлива с ним…

Щёлкнул замок, Кирилл вошёл и через минуту крикнул:

– Лёля, ты дома?!

– Да!.. Я здесь! – ответила я.

– А я смотрю, плащ твой…

– Плащ?.. ну да…

– Ты сегодня рано…

Он вошёл в кабинет, улыбаясь, немного недоумевая:

– Ты что тут?

– Звонила Наталье Аристарховне. Сказала, что Лёня ждёт её… и что мы с тобой теперь… Что я твоя жена.

Он присел на подлокотник кресла, глядя на меня:

– Правда, сказала так?

– А что ж теперь… – устало проговорила я. – Теперь всё хорошо, можно и

сказать.

– И что теперь будет? – бедный, как я измучила его, боится меня. Господи, какое я чудовище… для всех. Я подняла глаза на него: – Что будет… Теперь всё… Жить будем…

Я попросил бы маму позвать Лёлю, если бы она не если бы она не знала о них с отцом и не повторяла неустанно, как «разочарована», как она «так и знала», что ещё ждать от дочки «такой как эта Соколова»… Но больше всего мама говорит всё же о другом, о том, как же я так мог, как я мог не думать о них, о ней, уйти, ничего не сказав, уехать на войну, почти погибнуть, как можно так рисковать и ради чего?! Ради того, чтобы отомстить недостойной девчонке-шалашовке!..

– Нет, мама, вообще-то, когда твоя страна воюет, долг мужчины воевать! – не выдержал я.

– Вот как… – мама даже рот открыла: – но война-то… Что-то даже ещё тем летом ты и не заикался о том, чтобы воевать, «как мужчина»!

Только теперь, когда…

– Мама, пожалуйста, хватит, давай больше не будем об этом говорить, – уже взмолился я.

И всё же мама не унимается и время от времени заводит разговор о Лёле. Легче становится, когда её через неделю сменили бабушка и дед. С ними мне привычнее и найти общий язык нам проще.

… Легче, милый ты наш мальчик. Как повзрослел с весны. Стриженый теперь, худой, глаза огромные. Со светом изнутри… Ты и раньше светился, но то был ясный, чистый свет. Теперь же он из таких глубин, где мы с Иваном и не бывали…

Нас война не обожгла, мы были юные, совсем дети во время войны, мы помним голод, Иван помнит обстрелы Н-ска, бои под городом, немцев, что были в городе два месяца, пока их не выбили, у нас же в Казахстане и этого не было…