Андрей Фурсов - Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

Остаётся ждать от И. Глазунова картины с названием типа «Постсоветская расколлективизация» или «Герои мутного времени». Впрочем, возможных «героев» такой картины уже изобразили Босх и Брейгель Старший.

Наш собеседник – известный русский историк, обществовед и публицист, директор Центра системно-стратегического анализа, директор Центра русских исследований Московского гуманитарного университета, академик Международной академии наук (Инсбрук, Австрия), автор 400 публикаций (включая 11 монографий), член Союза писателей России.

– Андрей Ильич, начнем издалека. Ваши первые большие работы датированы рубежом 90-х – нулевых. Если вспомнить, то в это же время появляется книжка А. Паршева «Почему Россия не Америка?», сегодня она выглядит во многом простой и даже наивной, в 2001 году первое издание «Манипуляции сознанием» С. Кара-Мурзы, которая сейчас читается, как учебник для средней школы, тогда же выходят газета «Дуэль» и еще две-три знаковые книжки… Когда для Вас, человека, обладающего таким колоссальным объемом информации, начало приходить понимание того, что же произошло в 1991 году, хотя мы теперь прекрасно знаем, что все начиналось гораздо раньше?..

– Начну с того, что мои первые крупные работы появились не на рубеже 90-х и нулевых, а в середине 1980-х годов; в начале 1990-х я написал две большие работы – «Кратократия» и английскую версию «Колоколов Истории». Рубеж 90-х – нулевых – это действительно некий всплеск, но не первый. Что касается понимания произошедшего в 1991 г., то тогда у меня ещё не было того, что Вы назвали колоссальным объёмом информации – это пришло позже, поэтому и понимание пришло позже. В конце 1980-х годов было лишь ощущение какой-то неправильности происходящего. Тогда я занимался проблемой социальной природы советского общества и его господствующей группы – номенклатуры. Результатом стала работа «Кратократия», опубликованная в двух десятках номеров журнала «Социум» в 1991–1993 гг. и ставшая с тех пор библиографической редкостью. В конце 1980-х меня интересовал генезис и нормальное функционирование номенклатуры, её базовые противоречия. Осмысление того, как эти противоречия, породившие структурный кризис 1970-х – начала 1980-х годов (горбачёвщина как фасад и орудие классового союза заинтересованных групп в СССР и на Западе превратила его в конце 1988–1989 гг. в системный) пришло позже. Значительную роль в осмыслении сыграло то, что в 1993–1994 гг. я работал в США и во Франции и, с одной стороны, смотрел на ситуацию в РФ извне, во-вторых, наблюдал за реакцией Запада (СМИ, политики, профессура) на происходящее в России. Ведь если твой геополитический противник тебя хвалит, если аплодирует расстрелу «Белого дома» в Москве, то это высвечивает ситуацию предельно ясно.

Кроме того, очень важно следующее: взгляд со стороны позволил увязать события в СССР и в РФ на рубеже 1980–1990-х годов с тем, что происходило на Западе, в ядре капиталистической системы. Разрушение СССР – не изолированное событие, это центральный элемент в историческом переломе, верхняя точка хронологического водораздела, суть которого в том, что это уже не XX век, но ещё не XXI. Результатом анализа советского социума не только самого по себе, но и в качестве элемента мировой системы, в качестве системного антикапитализма стала краткая версия работы «Колокола Истории: капитализм и коммунизм в XX веке», написанная весной 1994 г. по-английски и отчасти по-французски. В 1996 г. я начал делать русскую версию и лишний раз убедился в справедливости мысли автора «Крёстного отца» Марио Пьюзо: «Rewriting is a whole secret to writing». To есть, грубо говоря, переписывание – это написание совершенно новой вещи по отношению к первоначальному тексту. В результате из 160 страниц англо-французского текста получилась 460-страничная книга, совершенно новая.

В «Колоколах…» я писал о том, что разрушение системного антикапитализма, которым был СССР, – это очевидное начало конца капитализма, показатель его быстрого приближения к историческому финалу, предвестник тяжелейшего системного, терминального кризиса. В 1996 г. такой прогноз вызывал, мягко говоря, удивление, однако в 2008 г. ситуация изменилась.

В том же 1996 г. я (в соавторстве) написал работу «Русская система». Методологически эта работа в основном – побочный продукт «Кратократии» и «Колоколов…». Уже в конце 2001 г. я переосмыслил целый ряд положений «Русской системы», доведя её до XX в. – хронологическим рубежом работы, изданной в 1996 г., несмотря на все «пробросы» в XVII–XX вв., было начало XVI в. В переосмыслении, написанном осенью первого года XXI в. большое место занял анализ феноменов опричнины и сталинской системы.