Андрей Фурсов - Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

Не могла. В том-то и дело, что катастрофические последствия «мелочей» и есть нормальный, «регулярный» (в смысле – закономерный, правильный) способ функционирования механизма системного кризиса, нормальная жизнь революционных эпох, в которые уценяется и уравнивается то, что раньше было разноценным и разновесным. Мелочи остаются мелочами на ранней и особенно зрелой стадиях. На социальном финише различие масштаба событий и явлений во многом исчезает: любая мелочь может стать фактором огромного значения – ей ничто не противостоит, не способно противостоять; миг превращается в вечность и т. д. Отсюда – последствия.

Внешне получается, что ошибка Керенского оборачивается погибелью России. Конечно же, дело не в ошибке Керенского и не в Распутине. Системный кризис – это кризис социального иммунитета, это возможность летального исхода от легкой «социальной простуды», это невозможность и неспособность выхода из сложившейся ситуации путем структурного изменения, социосистемная импотенция, устранить которую можно только созданием новой системы. А для этого нужны энергия, субъектный взрыв, социальная революция; в ходе последней «субъективный фактор» превращается в субъектный. Субъект, даже отдельная личность в момент кризиса начинает «весить» столько же, сколько исчезающая структура, а то – порой – даже перевешивать ее, вступая в союз с Историей.

Или в схватку с ней – в точке бифуркации возможно и то, и другие с непредвиденным (вероятностным) исходом. Но чаще всего этот субъект – не отдельная личность, а К-структура, заговор. Именно у них и наилучшие шансы оседлать законы истории и направить деятельность масс в «проектном направлении». И не надо думать, что неудача К-структуры и её проекта автоматически опровергает конспирологию. Отнюдь нет. Во-первых, как правило, действуют не одна К-структура, а несколько борющихся между собой; во-вторых, успех этих структур вовсе не запрограммирован, что не отрицает ни их роли, ни их значения. К тому же успех может быть иным, чем задумывался, реализовываться в иной форме и значительно позже.

Кризисные эпохи – время социальных революций, когда, как заметил А. Белинков, уничтожается историческое право и его место занимает естественное право, время хроноклазмов, общественного разброда и шатания, ослабления и упадка различных социальных слоёв и структур – всегда раздолье для К-структур. А если учесть, что в последние почти полтора века, с 1870-х годов на относительно бескризисное время приходится лишь послевоенный отрезок (1945–1968/73 гг.), и то заполненный «холодной войной», становится ясно, что период именно конца XIX–XX вв. должен был стать пиком в развитии К-структур, их мощи, подарить им массу возможностей, многие из которых им удалось реализовать. О том, как на развитие К-структур в этот период повлияло системное, регулярное развитие капитализма, потребовавшее подъёма «теневого мира», политико-экономических К-структур, уже сказано выше, здесь добавлю только одно. В течение XX в., и чем ближе к концу, тем интенсивнее, в политике становилось всё больше выходцев из спецслужб. Это так не только для периферийных обществ, но и для ядра и его анклавов; пример – США и Израиль. Но у подъёма К-структур был ещё один источник – не системный, а кризисный, чисто исторический.

Впрочем, строго говоря, не только последние 120–150 лет были кризисными, военно-революционными. Капитализм как система – это перманентная революция, война, перманентный кризис и его преодоление. Здесь необходимо отметить одну особенность капитализма, мимо которой проходят исследователи, перенося на капитализм общую логику функционирования других социальных систем. То, что было внешними элементами оппозиции в иных системах, капитализм превратил в свои внутренние противоречия и сделал мотором внутреннего развития, обеспечив таким образом неслыханную динамику. Так, были сняты, точнее – интериоризированы противоречия между производством и обменом (производственные отношения при капитализме – это обмен живого труда на овеществлённый); между логикой и историей в социальном развитии; между экономической и политической гегемонией; между формационностью и цивилизационностью; между – и это самое важное для нас в данном контексте – эволюцией и революцией [34].

Для динамики капитализма дихотомия «эволюция – революция», по сути, почти иррелевантна. Капитализм как процесс – это непрекращающиеся революции в различных сферах, революция как системное качество. Это создавало настолько сложные задачи управления социальным пространством и социальным временем, что одна лишь публичная сфера и её институты объективно не могли их решить и по мере развития капсистемы справлялись с этим всё хуже. Если к этому добавить острую социальную борьбу внутри отдельных государств между классами и между государствами за гегемонию на мировом рынке, то становится ясно: капитализм – это по определению время К-структур; только единство этих структур и публичных (и борьба между ними), двойная масса «света и тени» могли обеспечить нормальное развитие капсистемы. Тот факт, что в XX в. тень перестала знать своё место и перешла в наступление, которое тем более результативно, что по объективным причинам в прошлое уходят нация-государство, гражданское общество, формальная демократия, политика, публичный человек, свидетельствует о следующем: капсистема близится к своему финалу, а эти фазы – всегда праздник истории К-структур, их сатурналии.