Алексей Волвенко - Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг.

Какие силы и конкретные лица стояли за тем или иным проектом реформы? Под воздействием каких обстоятельств менялись первоначальные планы? Какова степень участия местных казачьих администраций и представителей казачества в готовившихся реформах? Насколько центральная власть учитывала пожелания, идущие снизу, как реагировала на протестное казачье движение и т. д.?

Такой подход не предполагает абсолютного доминирования точки зрения центра на казачью политику при ее анализе и описании, так как исследовательская практика показывает, что зачастую принятие того или иного важного решения даже на самых верхних этажах власти основывалось на многих факторах, в том числе и регионального характера. Тем не менее описанный выше подход станет для нас главным критерием при отборе и систематизации историографических источников.

Изучать взаимоотношения власти и казачества с точки зрения «центра» – довольно очевидный исследовательский прием, особенно применительно к эпохе Великих реформ. Почему же он оказался мало востребован в исторической литературе? Во второй половине XIX – начале XX века история казачьих войск успешно разрабатывалась краеведами, военными и гражданскими статистиками. Недавние же события правительственной политики не рассматривались ими в качестве объекта для изучения, хотя и упоминались 2. Профессиональные историки, в том числе специализирующиеся на военных вопросах, занимались преимущественно Средневековьем и ранним Новым временем, и тема казачества их интересовала исключительно в контексте становления Русского централизованного государства, расширения Российской империи, а также внешней политики и социального противостояния. История казачества, тем более отдельных войск, не разбиралась ими отдельно. Наиболее близко к этому подошел лишь Н.И. Костомаров. Видимо, недаром именно с ним по инициативе донского журналиста и общественного деятеля А.А. Карасева донская администрация вела переговоры о написании «Истории Донского войска», в итоге ничем не закончившиеся 3. К концу XIX века так никто и не задался вопросом, аналогичным тому, который поставил В.И. Семевский в своей известной статье «Не пора ли написать историю крестьянства в России?» (1881), но только по отношению к казачеству 4. В начале XX века настоящий прорыв в «казаковедении» был совершен в рамках реализации государственного проекта, приуроченного к столетию образования министерств в России. Его результатом стали внушительные четыре части 11-го тома «Столетия Военного министерства» о деятельности Главного управления казачьих войск 5. Содержание тома, основанное в том числе на соответствующих разделах о казачьих войсках из «Исторического очерка деятельности военного управления в России в первое 25-летие благополучного царствования государя императора Александра Николаевича» 6, наиболее полно в дореволюционной литературе раскрывало правительственную политику в отношении казачества в 1860—1870-х годах. Кроме того, по инициативе военного министра А.Н. Куропаткина с 1902 года ряд местных «казачьих» авторов принялись за создание отдельных войсковых историй, наиболее успешными из которых оказались произведения Ф.А. Щербины (о Кубанском войске), В.А. Потто (о Терском войске), Н.В. Леденева (о Семиреченском войске), И.А. Бирюкова (об Астраханском войске) и др. 7Из них только Н.В. Леденеву и особенно И.А. Бирюкову удалось сосредоточиться на второй половине XIX века, у первых же двух историков этого в полной мере не получилось. История наиболее многочисленного Донского войска не была написана вообще, несмотря на масштабные подготовительные работы. В.О. Ключевский отказался от предложения донской администрации стать автором такой истории, как и не нашел себе замену даже при помощи декана историко-филологического факультета Московского университета М.К. Любавского 8. В данном случае нельзя исключать реальную занятость московских историков, но все же, думается, их отказ мог иметь и иную мотивацию. В начале XX века образ казака как воина, колонизатора и бунтаря существенно деформируется. В нем проявляются, а иногда и доминируют черты полицейского, преданного защитника самодержавия от внутренних врагов. В общественном мнении такой новый образ казака воспринимался в основном в негативном ключе 9. Тема казачества в публичной сфере стремительно политизировалась 10, усложняя задачу ее профессионального изучения со стороны академической и университетской науки. Выразительным примером такой политизированности стало рассмотрение итогов земской реформы 1876–1882 годов в Области войска Донского и возможности восстановления земства на Дону сначала в публицистике, а затем в стенах Государственной думы и в партийных программных документах 11. Безусловно, вмешательство политики не остановило издание различных работ по истории казачества. Наоборот, количество «казачьей» литературы в предреволюционный период еще более возросло. Однако содержание таких трудов по-прежнему находилось на уровне статистических обзоров, военной/полковой истории, различных «верноподданнических» текстов и пр., в которых если и имелись какие-то сведения об эпохе Великих реформ, то они, как правило, носили отрывочный характер. Иначе говоря, «казаковедение» так и осталось маргинальным направлением в историографии 12. На новый уровень в казачьих исследованиях вышел только С.Г. Сватиков в книге «Россия и Дон (1549–1917). Исследование по истории государственного и административного права и политических движений на Дону» 13. Он показал возможность применения к истории казачества если не полноценной социальной теории, то хотя бы концепции колониального развития Донской земли через распространение имперского законодательства в ущерб автономистским казачьим правовым обычаям. Именно с такой точки зрения С.Г. Сватиков рассматривал реформы 1860—1870-х годов, реализуемые на Дону.