Елена Прудникова - Битва за хлеб. От продразверстки до коллективизации

Есть еще и тринадцатый пункт – но о нем несколько позже. Пока что достаточно и первых двенадцати.

Данный документ – отнюдь не политика большевиков по отношению к крестьянству, как принято думать. В этом случае его не отделял бы от Октября полугодовой промежуток. Это – следствие долгих, отчаянных и безуспешных попыток хоть как-то накормить страну. И сами меры носят совершенно отчаянный характер в прямом смысле – то есть приняты от отчаяния. В этом документе все сразу: и призрак голодной смерти для городов – не через полгода или через месяц, а прямо сейчас, и жуткая кадровая проблема, когда государственные задачи приходится решать с помощью полубандитов, перемешанных с откровенными бандитами, и бессильные попытки хоть как-то наладить дисциплину. Не знаю, применялась ли в реальности хоть раз древнеримская децимация – расстрел каждого десятого, но кричали о ней постоянно. С другой стороны, за мародерство во многих армиях расстреливают, и если в грабеже участвует весь отряд, то децимация – мера чрезвычайно гуманная.

В общем-то, коли вынести за скобки демократическое словоблудие и посмотреть с позиций государственного управления – нормальный, вполне соответствующий расхожим представлениям о времени документ. А вот тринадцатый пункт…

Тринадцатый пункт выглядел следующим образом:

« 13) При проведении хлебной монополии признать обязательными самые решительные, ни перед какими финансовыми жертвами не останавливающиеся меры помощи деревенской бедноте и меры дарового раздела между нею части собранных излишков хлеба кулаков, наряду с беспощадным подавлением кулаков, удерживающих излишки хлеба».

Этот пункт поворачивает проблему совершенно другой стороной. То, что большевики с помощью реквизиций выкачивали хлеб из деревни и кормили города – это нормально . Но кроме того, за счет тех же реквизиций они должны были кормить и деревню, и голодные бунты первыми начались тоже не в городах. Это не просто ненормально, это показывает, что чего-то главного мы в ситуации категорически не понимаем.

И в самом деле, не понимаем. А именно: того факта, что русский мужик-хлебороб к тому времени стал фигурой виртуальной. Города начали голодать к семнадцатому году. Русская деревня голодала уже как минимум 50 лет.

Если почитать газеты семнадцатого года, можно подумать, что основная проблема российского сельского хозяйства – нехватка земли. О ней кричат политические партии, крестьянские съезды, солдатские комитеты. Окинув взором карту нашей Родины, от таких заявлений впору оторопеть.

Пресловутый «климатический фактор» тоже не объясняет всего. В XVII веке, в Смутное время, был большой голод: народ начал голодать на третий год, после двух абсолютных неурожаев. Правда, тогда в России было мало людей и, соответственно, очень много земли на душу населения. Но ведь и после сталинской коллективизации, при постоянном увеличении населения, к теме голода больше не возвращались. Да и во время войны, притом что огромное количество земли находилось под немцем, а мужчины воевали, смертельного голода тоже не было – недоедали, конечно, но не умирали. Даже ополовиненное сельское хозяйство Советского Союза кормило и армию, и страну. Стало быть, дело не в земле и не в ее количестве, а в чем-то другом.

Вернемся снова в 1861 год – год великой реформы, покончившей с рабовладением [7]в России и поставившей сельское хозяйство страны на путь, ведущий в абсолютный тупик.

Уникальность русского пути в том, что собственником крестьянской земли стала община – крестьянское общество, «мир». Кто-то говорит, что это хорошо, кто-то – что плохо, но нигде я не встретила анализа: почему это произошло? За исключением словес, что крестьянство, мол, консервативно, рассуждений о «стихийном коммунизме», «русской душе» и пр.

Кстати, о консерватизме. Нет более далеко отстоящих друг от друга вещей, чем консерватизм и работа на земле, – с этим согласится любой владелец шести соток. Соответственно, во всей русской истории едва ли можно найти менее консервативный слой, чем крестьяне. Крестьянин гибок, мобилен, практичен и изворотлив. Это вытекает в первую очередь из самой особенности работы на земле. Рабочий встает к станку и точит деталь по чертежу. На земле чертежей нет. Каждый год для землепашца – это новые задачи в новых условиях. Каждая неделя уникальна – от погоды до не вовремя захромавшей лошади. Каждый день крестьянин решает множество ежечасно возникающих задач. Подобных все время меняющихся условий не знает никто – разве что полководец на войне, но ведь война бывает не каждый год, а хлеб надо растить постоянно.