Степан Злобин - Салават Юлаев

Все мальчики, что сошлись на горе, слышали так же, как и Салават, о старых восстаниях, о войне, о разорениях деревень и казнях бунтовщиков, но все-таки все, как в реликвию, как в священный предмет, впились взглядами в уголек.

И так же, как уголек был всего лишь простым угольком, а казался необычайным и таинственным, символом борьбы за свободу, так и простые слова, которые говорил Салават, казались особенными словами. Юноши волновались и слушали вожака, как пророка. Семена мятежа падали в благодатную почву.

Салават приложил к сердцу свой уголек и произнес клятву - во всю свою жизнь ненавидеть всех русских.

- Пусть этот уголь снова зажжется огнем и прожжет мне сердце, если я изменю из страха или корысти! - сказал Салават, и голос его дрогнул.

И вслед за ним каждый из мальчиков приложил уголек к своему сердцу и произнес ту же клятву, и при этом у каждого от волнения срывался голос.

Они поскакали к деревне...

На берегу реки раскинулся стан строителей. Целыми днями одни из них копали землю и тачками свозили ее на место постройки, другие валили деревья, тесали толстые бревна. Землекопам, каменотесам, лесорубам и плотникам - всем хватало работы. С раннего летнего восхода до заката работали они, подготавливая постройку плотины. Десятки шалашей из хвороста, елового лапника, из корья и луба раскинулись вдоль берега будущего пруда, невдалеке от башкирской деревни.

Только с наступлением темноты разгорались костры вблизи шалашей, и едва живые от усталости люди после рабочего дня сходились на отдых. Тут заводились беседы о тайном, заветном, о том, чего ждал весь народ, - о воле...

- Хотел государь господам сокращенье сделать, хрестьян-то на волю спустить, ан бояре прознали, схватили его да в тюрьму... - вполголоса говорил старик у костра.

- Госу-да-аря! - удивленно шептали вокруг. - Да чья же злодейская рука поднялася?! Ведь государь только крикнул бы слово...

- Вот то-то, что крикнуть никак не поспел!.. Тихомолком в темницу его, а супругу его на престол... Ты, мол, матушка государыня, правь народом, а мужьев мы тебе сколько хошь непохуже сыщем! Сдалася!.. - Старик снизил голос до шепота, оглянулся. - Хотели бояре царя погубить, да спас от напасти служивый - солдатик стоял в карауле при ём, при самом-то... Платьем с ним обменялся - спустил... И ушел Петра Федорыч, государь всероссийский, дай бог ему здравья, и ходит поныне и бродит... Видал человека я одного - говорит, повстречался с ним в Киевской лавре, государь-то, мол, богу молится. Припал головушкой в ножки святому угоднику, плачет, а голову поднял - и тот человек, мой знакомец, его и признал: лик-то царский сияет! И знакомец мой тоже рядом припал на колени да тайно спрошает: когда же, мол, в силе и славе к народу придешь, государь? А тот ему тихо: мол, час не приспел, как приспеет - тогда объявлюсь, злодеев моих покоряти под нози, а ты, говорит, иди по земле разглашай, чтобы ждали...

- Ить ждать-то невмочь! - вздыхали вокруг. - Никому ведь житья не стало. Кто живет во добре? Крестьянам - беда, работному люду - хоть в петлю, солдатам - собачье житье... Бывало в бурлацтве приволье, а ныне гулящих хватают - в колодки да в цепи куют, да сдают в рудокопы...

- А встанет народ, не стерпит! На Волге в пещерке Степан Тимофеич-то{106} тоже ждет часу. Ить голову на Москве-то срубили тогда не ему. Он в Москву-реку в воду мырнул, а вышел на Волге да скрылся в пещерке...

- Каб вместе-то с государем приспел на великое дело!..

- Не токмо что на бояр - и на заводчиков, и на больших купцов, на приказчиков-управителей вроде нашего немца - на всех народ сыщет управу!

- Немцу нашему несдобровать! Кто народу обидчик, с тех спросится крепко, - негромко, но оживленно заговорили вокруг костра.

- А сколь, братцы, немцев в России над русским народом лютует помыслить-то только!

- Да им что русак, что татар, что башкирец - одна цена. Как намедни-то он старшину. Я мыслил, башкирцы его на куски раздерут, - ан стерпели!

- И стерпишь! Ведь тут - либо ныне стерпи, либо завтра натерпишься путце!

- Братцы, каша поспела! - позвал кашевар.

У других костров также недолгий свой отдых рабочие проводили за беседой: там кто-то рассказывал бабкину сказку про Кривду и Правду, там спорили о волшебных счастливых травах...

Возле палатки немца стояли несколько человек, провинившихся за последний рабочий день, - немец собрался чинить им допрос и расправу. Все знали, что кончится дело плетьми. К побоям привыкли, и неминучие плети были уже не страшны. Хотелось только, чтоб немец "не вытягивал душу" проклятой и нудной отчиткой, от которой сосало под ложечкой и мутило тошнотой.