Татьяна Александрова - Огнь поядающий

Иоанн вперил в него пристальный взгляд прозрачных, сияющих каким-то горним светом, глаз. Губы его слегка дрогнули, но он ничего не сказал, давая собеседнику возможность договорить до конца.

– Речь шла, видимо, о царе Филиппе Аравийце, который устранил своего преемника, юного царя Гордиана, которому едва исполнилось восемнадцать лет. Это было незадолго до восшествия на престол чудовища Декия, то есть, около полутора веков назад…

– Может, и так, – Иоанн скептически скривил губы. – Я рассказывал, как слышал, подробности истории меня не интересовали. Единственное, что я хотел показать, – отвагу пастыря, не побоявшегося выступить против неправедной власти.

– Да-да, конечно, – Севериан понял, что его уточнения, и правда, были ни к чему.

– А отчего же, авва, все-таки сгорело капище демона Аполлона, как ты скажешь? – вмешался в разговор Палладий, так и сидевший без миски.

Иоанн почесал лысый затылок, вновь сменил положение и медленно произнес:

– В одном я не сомневаюсь: это была кара Божия…

– То есть капище загорелось от грозы? – переспросил Палладий.

– Может, и от грозы, – Иоанн потер пальцем подбородок. – А может, от руки решительного человека… Мне было двенадцать лет, когда это случилось. Я многого не понимал… Какая в конечном счете разница? Для меня несомненно лишь, что это было сделано по молитвам святого Вавилы. И что это было угодно Господу.

– Ведь это было при Отступнике, если не ошибаюсь? – нерешительно спросил Севериан. Он вполне представлял себе хронологию и знал, что нечестивый царь Юлиан останавливался в Антиохии перед роковым для него персидским походом, и именно тогда рьяно взялся возрождать идольские капища, но это начинание окончилось совершенно бесславно. Однако более всего его поразило, что тогда, лет тридцать пять тому назад, Иоанну было всего двенадцать. Значит, сейчас ему еще нет пятидесяти… Не такой уж долгожитель, а выглядит на все семьдесят!

Мысль о том, что новоизбранный архиепископ Нового Рима уже очень стар, была еще одной причиной, побудившей Севериана оставить свой город.

– Да, при нем, при нем, окаянном, – закивал архиепископ. – Нас с сестрой мать дома заперла, меня даже в школу не отпускала. Я тогда ходил к грамматику, на соседнюю улицу. Боялась, неразумная, как бы мне не претерпеть мучений, хотя есть ли на свете жребий желаннее? Нет, Отступник никого не казнил… Он был хитрее. Изображал из себя философа, внешне ко всем благоволил. Но когда капище сгорело, даже жреца, служившего в нем, не пощадил, приказал пытать, и жестоко… Мой софист потом долго причитал по этому поводу, даже речь произнес. И нас в училище хотел заставить написать упражнение на эту тему, хотя к нему я попал только восемь лет спустя. Но тут уж я не выдержал и отказался наотрез.

– Твой софист – это Ливаний? – осторожно спросил Севериан.

– Он, он самый, – усмехнулся Иоанн. – Суевернейший из людей был этот мой софист… Я мало чему у него научился.

– А правду говорят, что он прочил тебя в преемники, – продолжал любопытствовать епископ Гавалы.

– Да нет, ну, что ты! – Иоанн беззвучно засмеялся, отмахиваясь от вопроса рукой. – Я не был его любимцем, отнюдь… Меня софист постоянно ругал за отсутствие вкуса и следование испорченной асианской моде, как он это называл. В конце концов я ушел от него, даже не кончив курса. Моими настоящими учителями были отеческие писания. Помню, с каким восторгом прочитал я «Слово на Пасху» епископа Сардийского Мелитона…

– О, да, Мелитон пишет восхитительно! – согласился Севериан.

Внезапно архиепископ заметил, что монах Палладий сидит за столом праздно.

– Что-то ты не ешь, Палладий? – участливо спросил он, вытягивая шею. – Да у тебя и миски нет… Как так?

– Простите, авва… – смутился Палладий.

– Да ты-то за что прощения просишь? Кандидий, ведь это твой недосмотр!

Он гневно взглянул на мальчика, сидевшего напротив Севериана.

– Что ж ты, глупая голова, не сообразил еще одну миску поставить, раз еще один гость к нам прибавился?

– Простите, авва, – мальчик густо покраснел.

– Сам-то, вон, уже все стрескал, а гость голодный сидит и по смирению своему голоса подать не решается.

Кандидий бросился прочь из трапезной и через несколько минут вернулся с еще одной миской моченого гороха.

– Прости меня, господин Палладий!

– Бог простит, и я прощаю… – смущенно пробормотал Палладий, которому неприятно было такое внимание к его персоне.

– Распорядись, чтобы подавали питье, – приказал Иоанн.