Ирина Романова - Клеймение Красного Дракона. 1937–1939 гг. в БССР

Конституция СССР 1936 г. (БССР 1937 г.) заявляла о гарантиях свободы совести и вероисповедания и восстанавливала в гражданских правах «лишенцев» – людей, лишенных избирательных и других прав, в том числе бывших кулаков, «религиозников», «церковников» и других прежде маргинализированных групп, все они формально становились полноправными членами советского общества. Если прежде выборы в СССР проводились с одним кандидатом на место, подобранным местным партийным кланом и при открытом голосовании, то теперь выборы должны были быть всеобщими, равными, прямыми и тайными, с несколькими кандидатами на один пост [17] А. Гетти настаивает на том, что согласно условиям прежних выборов локальные кланы могли контролировать выборы и обеспечивать избрание своих людей. Таким образом, новый порядок вводился с целью в том числе и разрушения этой клановости (Гетти А. Практики сталинизма. С. 216). Данное утверждение нельзя признать убедительным. .

Проект конституции 12 июня 1936 г. был напечатан в газетах с целью всенародного обсуждения. Устраивались публичные читки, обсуждения на местах – на заводах, в колхозах и т. д., в газетах не уменьшался поток передовиц, заметок, цитат, высказываний советских граждан о достоинствах и недостатках документа. Таким образом, с одной стороны, создавалась иллюзия причастности каждого к достижениям предыдущего периода «строительства социализма», к тому, что стал возможным переход к следующей стадии, а с другой – ответственности каждого за провозглашенное будущее [18] Сообщалось, что в 0,5 млн собраниях осенью 1936 г. в обсуждении конституции приняли 51 млн чел. по СССР (Getty J. A. State and Society under Staline: Constitutions and Elections in the 1930s // Slavic Review. Vol. 50. № 1. 1991. Spring. P. 19). .

О ходе проработки текста конституции с мест в центр шли докладные записки, которые строились по довольно стандартному образцу для такого рода документов: 1) проведенная организационная работа местных органов; 2) имитация массовой поддержки путем включения положительных примеров, высказываний, а также публичных разоблачений «скрытых врагов» [19] Ряд исследователей настаивает, что комментарии, полученные в ходе обсуждения конституции, были учтены Сталиным и внесли свой вклад в поворот к репрессиям. Например, А. Гетти пишет, что довольно неожиданно много в этих докладных содержится негативных (враждебных) высказываний крестьян относительно предоставления прав священникам и кулакам – около 17 % всех предложений по сельским регионам Смоленщины (Getty J. A. State and Society under Staline. P. 26). Единообразие выявленных фактов по всем районам заставляет думать о том, что местные власти имели представление, что именно они должны отразить в первую очередь в докладной о настроениях трудящихся вокруг данного конкретного мероприятия. Надо отметить, что докладные записки о настроениях вокруг конкретных мероприятий никогда не отражали весь спектр существующих мнений. Во-первых, здравомыслящие крестьяне чаще всего боялись обнаружить свою позицию, во-вторых, фиксация некоторых мыслей и высказываний могла свидетельствовать о недоработке местных властей (не провели разъяснительных мероприятий и т. д.). Так, например, в сводках 1920-х гг. содержится большое количество негативных высказываний о Ленине, в сводках 1930-х – таких высказываний лично о Сталине нет. Вероятно, составители сводок боялись их включать. Думаю, что составители сводок были сориентированы на то, что отдельно надо прописать, что думают крестьяне относительно предоставления избирательных прав священникам и кулакам (даже если они не получили четких указаний по характеру этих высказываний). ; 3) отрицательные настроения, которые квалифицировались как антисоветские выступления «отдельных элементов». Таким образом, в кампании проработки проекта конституции пропаганда была тесно соединена с мобилизационными стратегиями. Из многочисленных докладных следует, что власти ожидали, что «религиозники, церковники и сектанты», «кулацкие элементы» попытаются использовать возможности, провозглашенные новой конституцией, захотят и смогут объединиться в своих требованиях открытия церквей и молитвенных домов и главное выступят организованно во время выборов против предложенных кандидатур и попытаются «протянуть своих людей» в органы власти. Одновременно на самом высоком уровне звучало как аксиома, что не все представители советской власти смогут выдержать проверку выборами.

Сами показательные судебные процессы исследователями сравниваются с судебным фарсом, судебным спектаклем, инсценировкой суда или бутафорским судом и даже судилищем. Однако это не просто открытый судебный процесс с предрешенным приговором. Показательные суды вполне могут быть описаны в понятиях публичной казни, цель которой не восстановление справедливости, но реактивация власти [20] Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. С. 74, 75. . Отсутствие непрерывного надзора и возможности контроля над обществом требовали символического переутверждения власти, как пишет М. Фуко: когда власть «стремится к восстановлению своей действенности в сверкании спорадических демонстраций ее […], закаляется и обновляется в ритуальном обнаружении своей реальности в качестве избыточной власти» [21] Фуко М. Указ. соч. С. 73, 85. . Именно публичная «казнь» развертывает перед всеми непобедимую мощь суверена. Зритель здесь должен быть не просто свидетелем, но гарантом и в какой-то мере участником наказания [22] Там же. С. 86. . Кэссиди Дж. Марбл отмечает, что показательный суд по форме – это авангардная драма, которая устраняет границы между публикой и сценой или, в данном случае, – между залом суда и реальной жизнью [23] Cassiday J. Marble Columns and Jupiter Lights: Theatrical and Cinematic Modeling of Soviet Show Trials in the 1920s. // The Slavic and East European Journal. Vol. 42. № 4. Winter 1998. P. 648, 651. . Посредством участия в этой юридической драме каждый отдельный зритель должен превратиться в транслятора послания за пределами помещения суда [24] Cassidy J. M. Marble Columns and Jupiter Lights. P. 648, 651. .