Евгений Гусляров - Пётр Великий в жизни. Том второй

Для дальнейшего вывода мне хватит двух этих жутких моментов: убить человека можно было шестью-семью ловкими ударами кнута, кнут-мейстера можно было взяткой или угрозами вынудить нечаянно перестараться во время розыска.

Вернее всего выходит, что царевича до смерти засекли кнутом.

Пётр хвастал своею жестокостию, замечает Пушкин: «Когда огонь найдёт солому, – говорил он поздравлявшим его в связи с окончанием дела Алексея Петровича, – то он её пожирает, но как дойдёт до камня, то сам собою угасает».

Пётр и к этому результату шёл с той же жестокой настырностью, трудно объяснимым изуверским напором. Может даже закрасться подозрение, что это вдохновенное упорство не совсем здорового свойства. А все эти благонамеренные объяснения, будто интересы Отечества для Петра были дороже родного сына, неостроумная попытка смастерить очередное пустое красное словцо.

Такие мелочи, об этом сказано уже, как благоденствие подданных Петра мало волновали. Порядок он измерял трепетом и жутью. Он не был маньяком-садистом, его неслыханная жестокость не бессмысленна. Политическую гармонию в государстве, по его мнению, мог гарантировать только страх. Надо ли говорить, что реформы, авторитет которых покоится на таком зыбком фундаменте, ни почтения, ни понимания не вызовут. Тут для Петра и таилась главная опасность. Если бы нашёлся подлинный вождь, половодье гнева, конечно, снесло бы и Петра и всех, на кого он опирался. За царевичем пошло бы громадное большинство. Ещё не умершая старая Россия могла лягнуть агонизирующим ударом до смерти. Но, как говорилось уже, по складу характера царевич таким вождём быть не мог. Однако Пётр, заглянувший в бездну, закусил удила и понёс, как напуганная лошадь. Он не умел ориентироваться в обстановке чем либо иным, кроме топора и кнута.

Ещё один готовый ответ есть у того же Д.И. Иловайского: «Только эта смерть могла упрочить наследие престола за маленьким сыном Екатерины и успокоить опасения за свою будущую судьбу как Екатерины, так и Меньшикова. Тогда как первая показывала вид печали, последний даже не скрывал своего удовольствия после кончины царевича».

Второй смертный приговор царевичу вынесли историки. У них не оказалось даже той малой доли благородства, которая не даёт честному кулачному бойцу трогать упавшего. Тем более, бездыханного. Историки продолжали избивать его после смерти. Известно, что историки могут изменить историю. Кому-то из них опять захотелось сказать красно, вот и сказано было, что смерти царевича потребовали интересы государства, а Пётр, кровью надорвавшегося сердца своего, утвердил этот смертный приговор. И пошла писать губерния, и до сей поры пишет. Однако никакой крови сердца мало-мальски прилежный историк не обнаружит на листах того приговора. Содержание и распорядок жизни Петра не изменились. Он так же активно писал указы, которыми надеялся изменить будущее, так же буйно радовался успеху своих текущих дел.

К казённому дешёвому гробу, купленному и убранному на конфискованные у Кикина и Долгорукова деньги, стояла в очередь народная Россия, а царь, Меншиков и другие новые русские вельможи неумеренно пили в день смерти царского сына за случившиеся уже победы русского оружия. На другой день победительное пьянство продолжилось спуском на воду очередного корабля…

Один только лейб-гвардии Преображенскаго полка сержант Никифор Подуруев, ходил в это время по погребальным лавкам и, опять на конфискованные деньги Тайной канцелярии розыскных дел, покупал траурные дополнительные драпировки и ленты. Говорили, что на девятый день, когда о душе умершего следует молиться, чтобы дух его был причислен к девяти чинам ангельским, Меншиков предложил Петру некое вовсе уж непотребное увеселение, и Пётр не вспомнил об этом богоугодном деле.

Наша наука история, родившаяся из желания разгадать грандиозную фигуру Петра, подпала под обаяние его. Культа Петра, как мы видим, при его жизни не было. Он один тогда насаждал его. Алтарный кумир Петра воздвигли историки при Екатерине Великой. Наука история, как неопытная барышня, нечаянно влюбилась в него, старалась не замечать неудобные для восприятия черты.

Все, кто противостоял ему, были взяты нашей историей под подозрение. Документы, касающиеся царевича Алексея Петровича, например, оказались долгое время вообще никому не интересными и невостребованными. Первым Николай Устрялов ужаснул культурную публику, издав знаменитый шестой том «Истории царствования Петра». Россия увидела, наконец, какие три кита легли в основание её прогресса – застенок, кнут и дыба.