Олег Гончаренко - Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920–1970 гг.

Выступления архиереев и сформулированная их общая позиция вызвали резкую реакцию в советском правительстве, внимательно прислушивавшемся к происходящему за тысячи километров на Церковном соборе. Особенную досаду большевистских полпредов вызывал фон, на котором мировая общественность ознакомилась с призывами зарубежья. Именно в тот период в Европе начались переговоры большевиков по установлению дипломатических и торговых отношений с рядом стран. Для того чтобы каким-то образом сгладить отрицательные эмоции за столом переговоров, у Святейшего Патриарха Тихона, ставшего заложником советской власти, было потребовано осудить обращения зарубежного Собора.

5 мая 1922 года, вследствие сильнейшего давления, им был вынужденно подписан указ о закрытии Высшего церковного управления за границей, лишавший этот орган и его обращения легитимности. Указ патриарха с дипломатическими курьерами был переправлен за границу, с наказом представителям на местах довести его всеми возможными способами до сведения европейских правительств.

Жизнь патриарха Тихона в Москве являлась фактическим заключением под домашний арест, делая его заложником власти. Исследователь отмечал: «6/19 мая 1922 года патриарх Тихон был увезен из Троицкого подворья чекистами в Донской монастырь и помещен под арестом в небольшом двухэтажном домике… Ему было запрещено посещать монастырские храмы, принимать посетителей, выходить из комнат. Лишь раз в сутки, в 12 дня, “заключенного Белавина” выпускали на прогулку, на площадку в крепостной стене, откуда он благословлял пришедших и приехавших к нему со всей России богомольцев. И днем и ночью Святейший <���патриарх> находился под охраной чекистов и красноармейцев. Охранники сетовали: “Всем был бы хорош старик, только вот молится долго по ночам – не задремлешь с ним”» [91].

Отношение к патриарху со стороны рядовых красноармейцев было нейтральным и беззлобным. Работники ОГПУ по долгу службы и чтобы подавить невольное чувство уважения, которое вызывал этот арестованный и отрезанный от своей паствы и остального мира человек, пытались бодрить себя развязанным тоном в отношении святителя, заглушая в себе остатки совести: «– Алеша (Рыбкин, заместитель начальника оперативного отдела ГПУ. – Примеч. авт .), как его называть? Гражданин патриарх? Товарищ Тихон? Ваше Преосвященство? Алеша пожал плечами: – Черт его знает… – В этот момент вошел Старец. Алеша слегка хлопнул его по плечу. – Как жизнь… сеньор? Патриарх улыбнулся, поздоровался и стал излагать какую-то очередную просьбу…» [92]

Томительное пребывание в узилище делалось для патриарха всё более тягостным день ото дня. Вынужденный созерцать разрешение церковной жизни и аресты иерархов без надежды, что его личное вмешательство сможет изменить их судьбы, патриарх вместе с тем наблюдал безрадостную картину общего упадка духовности в народе, вольное или невольное обнищание русской духовной культуры. Этому сопутствовали усилия литераторов и былых властителей дум, соревновавшихся друг с другом в кощунственных литературных экспериментах: «Чай мы пили из самовара, вскипавшего на Николае-угоднике, – похвалялся поэт Мариенгоф. – Не было у нас угля, не было лучины – пришлось нащипать старую икону, что смирнехонько висела в углу комнаты» [93].

За границу о происходящем доходили лишь слухи и редкие устные свидетельства бежавших, не дающие полной картины положения патриарха и обстоятельств, побудивших его к упразднению Высшего церковного управления в зарубежье.

Следуя каноническому завету, что «послушание паче поста», Архиерейский Заграничный Собор 13 сентября 1922 года постановил о его упразднении с тем, чтобы вместо него был образован Священный Архиерейский Синод православной церкви за границей. Каноничность провозглашенного церковного органа не вызывала возражений ни у епископата в России (митрополита Петра и позже у митрополита Сергия. – Примеч. авт .), ни у Святейшего Патриарха.

Патриарх Тихон, отказавшийся от «лестного» предложения ОГПУ носить титул «Патриарха всего Союза Советских Социалистических Республик», скончался при весьма странных обстоятельствах, возможно, будучи отравленным быстродействующим ядом, который был введен ему под видом обезболивающей инъекции. Вот что писал об этих обстоятельствах современный жизнеописатель патриарха: «25 марта/7 апреля, в день Благовещения… патриарх Тихон прослушал всю праздничную службу, прочитанную его келейником, посетовал навестившим его духовным детям о своем недомогании из-за вырванного накануне зуба… и согласился для улучшения самочувствия на укол морфия. К вечеру Святейший стал волноваться, глядя на свои ногти – они почернели, вздохнул: “Скоро наступит ночь, темная и длинная”. Все спрашивал, который час. Последний раз спросил в 23:45… Ночь наступила. Длинная и темная для всей Русской Церкви» [94].