Олег Гончаренко - Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920–1970 гг.

Люди из «походной приемной» Главнокомандующего то и дело приходят и уходят, передавая адъютантам все новые подробности нечеловеческих условий пребывания на кораблях. Корректные молодые люди в аксельбантах принимают их, выслушивают, докладывают в свою очередь о полученных сообщениях Врангелю. Однако помочь всем сейчас, во время пути, он не в силах: свободные транспорты отсутствуют, и в любую минуту может разыграться шторм, грозящий потоплением, всем переполненным судам.

Канцелярия между тем продолжает свою работу. Уже готовится приказ о реорганизации Русской армии в три корпуса: Донской, Кубанский и 1-й регулярных войск. Пересматриваются и сокращаются штаты, упраздняются некоторые должности, увольняются чины преклонных лет, буквально на ходу расформировываются военные и гражданские учреждения. Для сохранения дисциплины был подготовлен приказ о военно-полевых судах. О произведенных переменах верстаются целые информационные бюллетени для ознакомления с ними чинов армии, флота и гражданских ведомств.

Морской поход проходил в тревожном ожидании будущих перемен. Многие его участники свидетельствовали, что, несмотря на внешне одинаковое положение эвакуировавшихся людей, далеко не все из них находились на борту уплывавших кораблей в равных условиях: «Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты запаслись вином и им пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим… В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были я пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. На транспорте “Саратов”, например, для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце “<���Генерал>Алексеев” видели даму, выгуливающую собачку» [35], – отмечал участник морского перехода.

Поборники социальной справедливости – мемуаристы оставили нам довольно возмущенных свидетельств того, что на кораблях, как никогда, резко обозначился «классовый» подход в распределении свободных мест, однако нам представляется это делом второстепенным, ибо главным было и оставалось спасение человеческих жизней.

Едва избежав смерти от рук красных, спасенные Врангелем либералы уже начали подмечать особенности размещения эвакуированных, мстительно припасая наблюдения в свои мемуарные копилки. «Сразу бросались в глаза три категории: высшее начальство и их семьи… Полковники, штабное офицерство, штатские пшюты, всевозможных калибров предприниматели, богатые коммерсанты с семействами, банкиры и “прочая в этом роде”. Вторая категория – обыкновенные жители Севастополя… мирные, запуганные обыватели – мещане …и, наконец, третья категория – просто военные, рассеянные и отступившие на Севастополь с фронта войсковые части… военные школы и прочая публика в этом роде» [36].

Недовольство либералов вполне объяснимо, ибо на третий день пути, согласно приказу Главнокомандующего по кораблям, гражданским лицам, нижним чинам и беженцам было предписано освободить каюты и занимаемые ими кают-компании для высших чинов армии. Без особого энтузиазма эта публика подчинилась приказу, грозившим ей в случае неподчинения наказанием, постепенно переместившись в проходы между каютами и наружные коридоры. Кто-то оказался на палубе; некоторые нашли себе места на медных решетках, закрывавших «кочегарки» гражданских судов. Возмущение своим перемещением в полной мере беженцы высказали в воспоминаниях, что-то сильно приукрашивая, а где-то и просто передергивая факты: «А когда наступала ночь и густая тьма окутывала небо, море… из кают-компаний неслось пьяное разухабистое пение цыганских романсов, и доносился до нас характерный звук вылетающих пробок из бутылок пенного шампанского. Там цыганскому пению вторил визгливый, раскатистый женский смех… Так плыли мы и “они”».

Можно предположить, что заслуженный боевой генерал и его семья, могли получить несколько лучшие условия проживания, чем добровольно сбегающий за границу политикан, обыватель или студент, но при этом важно учитывать и долю вклада каждого из вышеперечисленных лиц в оборону Крыма и борьбу за благополучие страны. Примеры же классовой сегрегации можно отыскать не только в летописях похода через Черное море, но и в последующие десятилетия в среде зарубежной общественной жизни русской эмиграции.

Это явление оценивалось и отмечалось наблюдательными бытописателями эмигрантской жизни. Современник писал: «…в Париже можно было увидеть окаменелости бюрократического мира и восковые фигуры представителей большого света в уголке яхт-клуба, перенесенного в Париж, во всем своем нетронутом виде со своими неискоренимыми навыками, с роскошными обедами, с неизжитой психологией, с протягиванием двух пальцев людям другого круга, с понятиями, не шедшими дальше того, что все должно быть восстановлено на прежнем месте, как было, яхт-клуб, прежде всего, а все остальное после… Когда после тонкого завтрака за чашкой кофе, с ликерами, с коньяком, с сырами разных сортов и фруктами среди разговора о благотворительном спектакле, о литературной новинке и последней лекции Пуанкаре мимоходом обмолвятся: “Ну, что бедняга Врангель? Как Армия еще существует! Разве не все разбежались?”» [37]