Виктор Кобылин - Император Николай II и заговор генералов

Таким образом, мы видим, что Алексеев знал о предстоящем аресте Государя еще накануне и ничего не предпринял. Не сообщил об этом Государю и не протестовал в Петроград. Отныне Алексеев будет верным исполнителем всех директив своего нового начальства – Временного правительства и военного министра Гучкова, а затем Керенского.

В день отъезда 8 марта Государь, еще ничего не зная о своем предстоящем аресте, пожелал попрощаться со всеми чинами штаба. Об этом пишет Лукомский: «Государь вошел и, сделав общий поклон, обратился к нам с короткой речью, в которой сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны, а также создать возможность напрячь все силы для продолжения борьбы на фронте – заставили Его решиться отречься от престола в пользу своего брата В. кн. Михаила Александровича; что В. Кн., в свою очередь, отрекся от престола.

Государь обратился к нам с призывом повиноваться временному правительству и приложить все усилия, чтобы война продолжалась до победного конца.

Затем, пожелав всем всего лучшего и поцеловав генерала Алексеева, Государь стал всех обходить, останавливаясь и разговаривая с некоторыми. Напряжение было очень большое; некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошел истерический припадок. Несколько человек, во весь рост, рухнули в обморок… Государь не выдержал; оборвал свой обход, поклонился и, вытирая глаза, быстро вышел из зала».

Дальше описывают отъезд Дубенский и Мордвинов. «Сейчас по своем прибытии Бубликов передал распоряжение временного правительства о запрещении адмиралу Нилову следовать с Государем и цриказание остаться в Ставке. “Что же, я арестован?” – спросил мрачно Нилов. “Нет, но Вы должны остаться здесь”, – ответил Бубликов. Нилов гневно отошел и я, стоявший с ним рядом, искренно ожидал, что адмирал как-либо оскорбит депутата.

После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что Государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое волнение и негодование среди свиты и некоторых других лиц Ставки.

“Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству”, – говорили многие. Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю: “Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным”. Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева. Пришло еще минут 10–15. Мы все напряженно стояли у вагонов при полной тишине… Отворилась вагонная дверь, и Государь стал спускаться по ступенькам на рельсы. Тут плотным кольцом окружили Его Величество провожавшие… Большинство со слезами целовали руки Царя… Затем Государь поднялся в свой вагон и подошел к окну, стараясь его протереть… Наконец поезд тронулся. В окне вагона виднелось бледное лицо Императора с его печальными глазами. Генерал Алексеев отдал честь Его Величеству.

Последний вагон Царского поезда был с думскими депутатами; когда он проходил мимо генерала Алексеева, то тот снял шапку и низко поклонился. Помню этот поклон депутатам, которые увозили Царя “как бы арестованным”, тяжело лег на сердце и окончательно пошатнул мое мнение об Алексееве».

Дальше Дубенский пишет: «Сдача Великим князем (его не допустили до верховного командования, несмотря на его заслуги в деле отречения Государя. – В. К.) верховного командования генер. Алексееву повергла всех в уныние и стало ясно, что революция теперь не остановится и скорая погибель армии, а с ней и России, неизбежны. Ставка при этом хорошо понимала, что генер. Алексеев Верховным Главнокомандующим ни по своему характеру, ни по своим способностям, ни по системе своего труда, при котором он стремился одинаково внимательно разрешать и крупные и мелкие вопросы, быть не может».

А вот что пишет Мордвинов: “Вот до чего мы дожили”, – вырвалось у меня в обращении к генералу Алексееву, пришедшему проводить Государя и стоявшему рядом со мной в коридоре вагона Его Величества…

– Это все равно должно было случиться, – после краткого раздумья, но уверенно возразил он мне, – если не теперь, то случилось бы потом не позднее, как через два года.

Что этим он хотел сказать?.. Почему упомянул об этом сроке? Я глядел на собравшуюся кругом поезда, еще с утра, громадную толпу людей, сосредоточенно молчаливую, почтительную, в большинстве грустную, подавленную.