Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке

Сторонники Фуке тоже тревожились. Семью предупредили, что надеяться можно в лучшем случае на ссылку. Широко ходили слухи, заставлявшие друзей Фуке вспомнить свои худшие опасения относительно Ормессона. В осведомленных кругах поговаривали, что Ормессон скрупулезно соблюдает формальности, чтобы создать впечатление непредвзятости. Однако в итоге он окажется человеком короля [811]. Мадам де Севинье, выражая чувства всех друзей Фуке, писала: «Дни тянутся очень медленно, неопределенность страшит… если все кончится так, как мы надеемся, это будет настоящим чудом» [812].

Главный персонаж этой драмы оставался на удивление спокоен, по крайней мере наружно. На следующее утро после эффектного выхода Фуке из палаты любопытный д’Артаньян нашел повод зайти в камеру в неурочный час. Узник сидел у очага и читал молитвенник. На шутливое удивление д’Артаньяна, что он ничем не занят, Фуке ответил, что у него не осталось больше дел, кроме как ждать решения суда. Каково бы оно ни было, он надеется встретить его хладнокровно. Пересказывая этот эпизод, д’Артаньян добавил, что Фуке не знал, достаточно ли рассказал, чтобы убедить судей. Однако, понимая желание короля ускорить процесс, он вопреки советам консультантов предпочел проявить инициативу и завершить защиту прежде, чем его заставят это сделать [813]. Вот чего д’Артаньян не знал, это что Фуке уже ухитрился принять собственные меры. Некая дама из числа друзей, имя которой осталось неизвестным, должна была подать ему тайный знак. Возможно, имелся в виду какой-то жест, который он мог различить из окон своей камеры в Бастилии. Этим знаком дама намеревалась сообщить узнику о вердикте прежде, чем представители суда придут объявить его официально [814]. Имея в запасе полчаса на то, чтобы взять себя в руки, Фуке был уверен, что даже худшие из новостей сумеет выслушать не дрогнув.

Показания Фуке закончились. На следующем этапе процесса дело попадало в руки докладчиков – Ормессона и Сент-Эллена. Каждый должен был подготовить краткое перечисление пунктов обвинения, доказательств, предоставленных обеими сторонами (обвинение, защита). Далее им надлежало высказать личное мнение по каждому из пунктов. Сочтя подсудимого по какому-либо пункту виновным, они должны были рекомендовать соответствующее наказание. Остальные судьи могли комментировать и задавать вопросы по ходу выступлений: выводы докладчиков ни к чему их не обязывали. Тем не менее, поскольку основная работа над процессом ложилась на плечи докладчиков, по существу лучше прочих знакомых со всеми доказательствами, их выводы имели заметный вес. Окончательное решение по каждому из пунктов принималось голосованием полного состава магистратов.

За многие месяцы, в течение которых длился процесс, состав судей значительно изменился. Ламуаньона отстранили, ле Боссю, как уже говорилось, был вынужден выйти из состава суда по королевскому приказу, а Луи Бушра – по инициативе Кольбера [815]. Франсон из Гренобля умер в 1662 году, его сменил уроженец того же города – ла Бом. Бушра [816]заменил коллега по Большому совету Киссот де Гизокур, а сына Летелье Лувуа [817], представлявшего парламент Меца, в 1662 году сменил Ферриоль из того же суда. Во время прений в ноябре 1664 года еще один судья, Файе, принимавший сторону Ламуаньона и считавшийся расположенным к Фуке, заболел. И Сегье отстранил его от участия в суде [818]. Шурин Ламуаньона Несмон, весьма уважаемый второй председатель ( président а mortier ) [819]Парижского парламента, умер в конце ноября 1664 года, когда процесс входил в завершающую фазу. Говорили, что на смертном одре Несмон сожалел, что голосовал против отвода Пюссора и Вуазена. Полезное признание, однако еще один голос в суде был для Фуке потерян [820].

Договорились, что Ормессон будет выступать первым, и он прекрасно понимал, какого именно выступления от него ждут. Он объявил коллегам, что ему потребуется несколько дней на подготовку и еще несколько – на выступление. Но сейчас, чтобы не подвергаться никаким влияниям, он просит, чтобы никто его не тревожил, даже близкие друзья. «Он уходит в затвор» и не желает никаких контактов с внешним миром, написала мадам де Севинье и добавила, что, прощаясь с ним, все же высказала свое мнение [821].

Следующие несколько дней, будучи наедине со своими мыслями, Ормессон перебирал в памяти доказательства, свидетельские показания, формулировал выводы. Во всем этом он мог опираться лишь на вековые традиции права и юриспруденции. Как отметил современный исследователь Антуан Астен, две наиболее уважаемые юридические максимы того времени предлагали два противоположных подхода. Один из них гласил, что лучше оставить без наказания виновного, чем покарать невинного. Другой – что ни одно преступление не должно остаться безнаказанным [822]. Мастерство судьи, соответственно, состояло в том, чтобы понять, какой из принципов применить в каждом конкретном случае и каким образом. В части практической судей учили строго придерживаться процедурных правил, которые со временем оказались разработаны достаточно подробно [823]. Правила, в частности, предписывали, как сопоставлять вес разных категорий доказательств, принятых в уголовном судопроизводстве. Имелись в виду: признания (к процессу Фуке это было неприменимо), свидетельские показания (не менее двух свидетелей по каждому пункту обвинения) и вещественные доказательства, в том числе документы и другие артефакты, которые могут иметь отношение к предполагаемому преступлению [824]. Поскольку процедурой того времени не предусматривалось никакого состязательного процесса для оценки показаний и доказательств, собранных на более ранних стадиях расследования, ответственность за тщательное изучение всех данных на этапе принятия судебного решения ложилась на плечи магистратов. По этой причине апелляционным судьям того времени вменялось в обязанность досконально изучить материалы, собранные судами более низкого порядка. Затем им следовало отклонить или не учитывать доказательства, которые вызывали хотя бы малейшее сомнение, показания свидетелей, чья добросовестность была спорной, и так далее. Палата правосудия была особым судом первой инстанции, но целиком состояла из магистратов более высоких судов. Все они были хорошо знакомы с этим предписанием [825].