Василий Молодяков - Тайный сговор, или Сталин и Гитлер против Америки

Весной 1928 г. Чичерин отметил десятилетие пребывания на посту главы внешнеполитического ведомства. На тот момент ни один из его действующих коллег за границей не мог похвастаться таким долгим сроком непрерывной работы, что было отмечено мировой печатью. «То, что Ваше Превосходительство, — писал ему из Токио 29 июня виконт Гото, — несмотря на быстрые изменения современной политической жизни, в течение 10 лет занимали важный пост министра иностранных дел — не только для Вашей страны, но и в интересах всего мира и в особенности для нашей страны (Японии. — В.М. ) надо приветствовать как живой символ дружбы» (6).

«Я очень рад, что Вы по-прежнему здоровы и бодры», — продолжал виконт. Но это, увы, уже не соответствовало истине. Измученный интригами Литвинова и физическими недугами, Чичерин уже летом 1927 г. просился в отставку, проведя более полугода на лечении в милой его сердцу Германии. В августе 1928 г. его здоровье испортилось окончательно, и он снова уехал лечиться за границу, откуда не возвращался почти два года. Руководство наркоматом перешло к Литвинову и Карахану, которые постарались получше «размежеваться», хотя первый не оставлял надежду официально занять пост наркома (о подобных амбициях со стороны Карахана нам неизвестно). Длительное пребывание Чичерина вне России, когда он не участвовал в работе НКИД, но и не покидал официально свой пост, разумеется, вызывало толки как в наркомате, так и за его пределами. Он просился в отставку — Политбюро не отпускало. Возможно, ради поддержания международного престижа, поскольку авторитет Чичерина в мире был очень высок. Возможно, верное политике «разделяй и властвуй», проводившейся и в отношении других ведомств. Большинство членов Политбюро относилось к Чичерину отрицательно, считая его негодным наркомом, но Сталин уговаривал его не уходить с должности и работать хотя бы час-два в день. Чичерин не соглашался.

Картина прояснилась лишь в середине девяностых, когда были опубликованы рассекреченные документы Архива внешней политики Российской Федерации. «Трудность в том, что никак нельзя быть наркомом на 1/2 или на 3/4, — писал Чичерин Карахану 11 ноября 1928 г. — Или нужна полнота сил для наркомства, или надо совсем уйти. Положение наркома не терпит частичной работы. Но в данный момент у меня нет даже сил для маленькой работы!». И в другом письме: «Никогда, никогда, ни в коем случае, ни за какие коврижки не буду декоративной фигурой при фактическом наркоме Литвинове или еще ком-либо».

Конечно, дело было не только в болезни, хотя считать ее исключительно «дипломатической» — даже с поправкой на мнительность и капризы Чичерина — нельзя. Гораздо большую тревогу власть имущих вызывала перспектива того, что Георгий Васильевич может стать «невозвращенцем». Слово это вошло в советский политический лексикон в 1928–1929 гг., когда несколько высокопоставленных дипломатических и торговых работников по разным — отнюдь не только политическим — причинам отказались вернуться в СССР из заграничных командировок. Наибольшую огласку получили истории с бывшим председателем правления Госбанка Ароном Шейнманом и поверенным в делах в Париже Григорием Беседовским. Нарком-невозвращенец! — это было бы уже слишком. 1 апреля 1929 г. Карахан просил у Сталина разрешения съездить в Германию и уговорить Чичерина вернуться. Сталин не разрешил, видимо, надеясь убедить наркома лично. А может, увидел в предложении просто желание прокатиться за границу за казенный счет (да и дата какая-то несерьезная).

В 1929 г. полуопальный нарком написал Сталину несколько длинных писем политического характера, на которые генсек коротко, но исправно отвечал. По ним ясно, что Чичерин уже решил ни к какой работе не возвращаться, но хотел предостеречь московское руководство от возможных ошибок во внешней политике: от преувеличенных надежд на «революционную ситуацию» в Европе, от превратных трактовок фашизма и абсурдной теории «социал-фашизма», от поддержки радикальных коммунистов, вроде Эрнста Тельмана, переходивших к насильственным методам борьбы, от авантюризма крикливой коминтерновской пропаганды. «Как хорошо было бы, если бы Вы, т. Сталин, — писал нарком 20 июня 1929 г., — изменив наружность, поехали на некоторое время за границу, с переводчиком настоящим (выделено мной. — В.М .), не тенденциозным. Вы бы увидели действительность. Вы бы узнали цену выкриков о наступлении последней схватки. Возмутительнейшая ерунда „Правды“ предстала бы перед Вами в своей наготе».