Андрей Воронов-Оренбургский - Сталинград. Том пятый. Ударил фонтан огня

…Глядя на вылощенных, подтянутых офицеров Вермахта и СС в нарядных мундирах, Нурмухамедов классовой ненавистью чувствовал между собой и ими непреодолимую незримую стену: там аккуратно с немецкой педантичностью пульсировала своя, по-господски нарядная, праздно-строгая, иная жизнь, без грязи и вшей, холода и голода, без страха перед заградотрядами НКГБ, частенько употреблявших зубобой и не только…

Ах, эти чёрные тонко-хромовые плащи –сапоги! Ах, эти дьявольски красивые мундиры! Эта форма – сталь с серебром плетёных погон, – -от лучших дизайнеров и закройщиков «Нugo Boss». Эти тевтонские каски, железные кресты, дерзкие, щегольские изломы фуражек с крылатым орлом…выверенная строгость и стать офицерского кителя, галифе, практичный набор ремней-пряжек и безупречно подогнанных по размеру шинелей.

…глядя на это гнетущее великолепие – мундирную силу Третьего Рейха; на эти надменные холёные лица господ нового миропорядка, на их гордые выправки, по-хозяйски самоуверенные походки… Он вдруг, как ожог, ощутил дёрганную конвульсию своих губ. И такая в нём вспыхнула ненависть, бешенство до белых бельм в глазах, застилавшее зловещее изображение чёрной паукорукой свастики, волчьего крюка на развивающихся на ветру боевых знамёнах…Ненависть к жестокому, разгромившему цветущий город врагу, что он едва удержал в себе, ударявшейся о стиснутые зубы звериный рык. Он стоял ослеплённый, и сквозь бельма просвечивал мерзкий, шевеливший чёрными лапами на ветру фашистский жупел.

– Чёртовы готы! Собачья кр-ровь! – он заскрежетал зубами. Вспомнилось отчаянье политрука: «У них великолепная воинская школа. Железная дисциплина. Чудовищная военная машина! А у нас…только количество…Привыкли с царёвых времён топтать сапогами да шапками закидывать». «Нет, капитан. В-врёшь, – в рысьих прищуренных глазах горели злорадные огоньки удовольствия. – После 41-го и мы кое-чему научились! Давайте, в гости к нам. Будет вам адюльтер с балдахином, суки!»

Ему отчётливо видно было, как из фиолетовых жерл двух улиц, впереды выехали стрекочущими колоннами мотострелки, резво разъехались по сторонам, образовав шеренгу; за ними показались первые две цепи автоматчиков в касках, с гранатами, огнемётами; за ними, между кирпичными завалами, остовами сгоревшей техники, разворачивалась в марше чёрная походная колонна эсэсовских штурмовиков.

– «Твою мать…Да сколько ж их!? – в сердцах выдохнул старший сержант. – Вот оно! Кирдык подкрался незаметно. Похоже, не они, а мы…полетим, как драные веники…А-ааай! – Где товарищ комбат? Где Танкаев?!» Будто прочитав мысли Суфьяныча, Буренков, Черёма и Куц уставились на командира расчёта.

– А батя-комбат, где?

– Абрек с нами?

– Гутарь, будь ласкив… – Куц нервно дёрнул оттопыренным ухом. – Нам без него, хлопци, нема удачи…

– Закрой контру, хохол! Паника, саботаж…За это к стенке, в расход!

– Да щё ты, сдурэл? Дывись, хлопци, сдурэл людына, як ись сдурэл…

– Да ты погодь, пого-одь, земляк! – Григорич выпучил глаза на чёрный

Пистолет в руке сержанта. – Фрицы….того гляди…попрут ломить стеною! Кабы с Танкаечем, и помирать спокойней.

– Верно, Буренков, – Марат сунул ТТ за ремень. Он их поганых собак на верёвке высушит, как портянки…Или хинкал из них сделает. Потому, как Джигит! Э, герой не спрашивает «сколько врагов»? Он спрашивает «где»? А вы то, на кой келдыш, мать вашу…Умейте слушать и слышать. Как говорит наш комбат? «Шашка воина – его заступница, а не пустая блажь!»

Ведь приказ комбата никто не отменял. Есть он или нет – дело второе. Коли жив – вопреки дьяволу объявится, если так – возглавит батальон. А там, как говорят танкаевцы: «ещё поглядим, у кого кровавый гуще гуляш».

Где-то: левее, точно зверье, сшиблись разведки. Слышны были свирепые крики рукопашной. Лихо зачечакал ручной пулёмёт. Затем разом всё стихло. А чуть погодя, Григорич у бойницы своей, завизжал, как свинья под ножом:

– Тю-у! Стой! Товарищ Суфьяныч! Э-эй, кто там? – Буренков весь на взводе, припаял приклад к плечу, закусил небритую губу, пальнул на удачу. – Братцы, кажись, шлёпнул гада!

– Кто дал команду стрелять? – грозно насыпался на него Нурмухамедов. – Чего глядишь?! Чего глядишь? Я тебе, контра…Ты у меня продневалишь пять суток…Морду искровеню!..

Если б в окопе были они только двое – по-иному обошлось бы дело: старший сержант быстрый на руку, несомненно, полернул бы кулаком Григорича, но рядом были другие номера и не могли не видеть бучи. Сержант, подступая к Буренкову, оглядывался на них, хрипел, выкатывая хищные, обессмысленные гневом глаза.