Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Действия Генри Клея в поддержку «южных братьев» были замечены в Латинской Америке. Колумбийский конгресс особой резолюцией выразил ему благодарность наряду еще с несколькими видными иностранцами, такими как аббат де Прадт [647]. В Боготе в его честь будут звучать тосты [648].

Идея «Американской системы» также была воспринята латиноамериканской общественной мыслью. К примеру, гватемальский публицист и политик Хосе дель Валье (1777–1834) писал о становлении «Американской системы» в противовес господствующей системе Европы [649]. Впрочем, у Клея нашлись и серьезные оппоненты. Гарвардский профессор, а в недалеком будущем политик Эдвард Эверетт (1794–1865) был склонен думать, что «Южная Америка станет для Америки Северной тем же, чем Азия и Африка являются для Европы» [650]. Наконец, не все американцы спешили признать себя частью системы своего полушария. Монархическая Бразилия, исходя из своего политического режима, настойчиво претендовала на место именно в «европейской системе» [651].

Память о выступлениях Клея не забылась и через много лет. Так, когда Клей готовился к президентской кампании 1844 г., филадельфийские виги заказали его парадный портрет. На большом полотне кисти популярного тогда живописца Джона Нигля (1796–1865) Клей, стоя на платформе кентуккийского мрамора, указывает на глобус, повернутый так, что видна Южная Америка с Панамским перешейком. Справа от героя на заднем плане – морской корабль, пасущиеся коровы, плуг и горн – аллегория «внутренних улучшений». Художник символически изобразил две стороны «Американской системы», роль Клея в признании независимости «южных братьев» и подготовке к межамериканскому Панамскому конгрессу 1826 г. Сегодня авторскую копию этого портрета видят миллионы посетителей Конгресса США на третьем этаже в восточном коридоре возле зала заседаний [652]. Новая волна интереса к Клею будет связана с панамериканизмом конца XIX – начала XX вв. Например, в 1905 г. один аргентинский политик предложил назвать именем Клея улицу в Буэнос-Айресе и полагал необходимым ставить памятники в его честь в каждой латиноамериканской столице [653].

Тем временем, пока в США разгоралась дискуссия о возможности пересмотра так и не вступившего в силу Трансконтинентального договора, изменилось отношение к нему в самой Испании. Успехи революционного движения Рафаэля дель Риего сделали мадридский двор сговорчивее в вопросах внешней политики. 30 сентября 1820 г. вновь созванные Кортесы секретно ратифицировали договор и признали королевские земельные пожалования во Флориде недействительными. 24 октября ратификационная грамота была подписана королем Фердинандом. Не исключено, что одной из важнейших причин изменения испанской политики стала также угроза принятия предложенного Клеем радикального курса на захват Техаса и признание независимости Испанской Америки. Так политик мог косвенно содействовать вступлению в силу договора, который он так пламенно критиковал.

13 февраля президент передал договор на рассмотрение Сената. 19 февраля он был вторично ратифицирован, правда, на сей раз не единогласно, а с четырьмя голосами «против» [654]. 22 февраля – ровно через два года после подписания – произошел наконец, обмен ратификационными грамотами между государственным секретарем Адамсом и новым испанским посланником Франсиско Дионисио Вивесом (1755–1840) [655]. Вечером 3 марта Сенат единогласно принял закон об исполнении договора 1819 г. с Испанией. Таким образом, все формальности были выполнены – договор вступил в силу [656]. Отныне Флорида по закону стала принадлежать Соединенным Штатам, а Техас номинально остался испанским – а на деле принадлежал Мексике, окончательно добившейся независимости в том же 1821 г.

Подведем промежуточный итог. Расизм, очевидно, присутствовал в создании образа Латинской Америки в США, но как фактор он, на наш взгляд, уступал антикатолицизму и «черной легенде». Обычно расизм выходил на поверхность, когда движение негров разворачивалось (или грозило развернуться) в опасной близости от рабовладельческих штатов Юга, как то было на Амелии или Кубе. Кстати, многие северяне-либералы считали расистские предрассудки недостойными просвещенного человека, – но вот «черная легенда», которую, увы, часто пропагандировали сами революционеры-креолы, как раз хорошо сочеталась с республиканской идеологией.

Вера североамериканцев в конечный успех южных соседей зиждилась на абстрактных теориях Просвещения, укоренившемся к 1810-м гг. республиканском оптимизме и вере в изменчивость человеческой природы. Их скепсис и сомнения в республиканской добродетели креолов, напротив, восходили к вековым антииспанским и антикатолическим предрассудкам Северной Европы, порой (но далеко не всегда) отягощенным расистскими представлениями.