Андрей Исэров - США и борьба Латинской Америки за независимость, 1815—1830

Впрочем, хотя за нарушение закона о нейтралитете 1817 г. Агирре пришлось провести три дня в нью-йоркской тюрьме, ему все же удалось купить и снарядить два фрегата для нужд революционеров [483]. Приехавший на смену Агирре упорный уроженец Коннектикута Дэвид Кертис Дефорест оказался, возможно, наиболее настойчивым (и надоедливым) просителем, но и ему не удалось пробить стену скепсиса Адамса [484]. Ситуация, однако, складывалась весьма напряженно: государственный секретарь даже получил письмо, где анонимный доброжелатель советовал ему не выходить на улицу и опасаться «южноамериканских эмиссаров» [485].

В своей аргументации латиноамериканские эмигранты последовательно подчеркивали единство политики Нового Света, развивали «идею Западного полушария». «Наши интересы, как американцев, все одинаковы. Мы смотрим на эту страну, еще не загрязненную интригами европейских кабинетов. Мы смотрим на вас как на братьев», – писал Гуаль Торнтону [486]. Борцы с европейскими метрополиями с готовностью ссылались на события Славной революции 1688 г., закрепившие в британской конституции право народа на восстание [487].

Возможно, наиболее ярким примером такого рода риторики служит протест Пасоса против подавления Амелии, эпиграфом к которому стоят цитаты из Декларации Независимости США. Именно Соединенные Штаты, пишет Пасос, «подготовили путь к освобождению (emancipation and liberty) Нового Света». Южная Америка, продолжал он, «разбила ярмо угнетателей», руководствуясь «примером и заповедями» северного соседа. Значит, конфликт из-за Амелии есть только лишь «несчастливое непонимание», «братские раздоры» (так сказать, заметим в сторону, «спор славян между собою»). Недаром конституция островной «республики» во многом строилась на 70-м выпуске Федералиста [488].

Пытаясь защитить безрассудное предприятие и растопить сердца столичных политиков, посланник Амелии напоминал, что и «бессмертного Вашингтона» в годы войны за независимость звали «отчаянным повстанцем» и «мятежником» [489]. Не только Пасос винил североамериканцев в «самом жестоком равнодушии» к республиканским братьям. «Крайне жаль, что Соединенные Штаты смогли так легко забыть невзгоды собственной революции», – грустно замечал Гуаль [490].

Общее мнение выразил известный географ из Луизианы Уильям Дарби (1775–1854), участвовавший в подобном «флибустьерском» рейде на Техас в 1812–1813 гг. Критикуя «черную легенду» и недооценку испанского народа, он подчеркивал различие национальных традиций и естественные трудности межкультурного общения. «Прямое участие» граждан США в войне Испанской Америки за независимость не только бесполезно, но просто вредно для креолов. Дарби, однако, призывал оказывать «самую обычную (trivial) помощь» революционерам (сложно сказать, что точно он имел в виду – наверное, торговые поставки) и не возражал против службы сограждан в Латинской Америке в качестве военных советников и специалистов [491].

Рост внимания североамериканцев к революциям в Западном полушарии не мог остаться незамеченным администрацией. Стремясь основать политику на более широком и беспристрастном материале, чем предвзятые донесения зачастую некомпетентных «особых агентов», президент Монро решил направить официальную комиссию, главной задачей которой было разведать на месте положение в Южной Америке, а в первую очередь – выяснить степень зрелости революционного правительства Буэнос-Айреса: именно в бывшем захолустном вицекоролевстве Рио-де-ла-Плата утвердился к тому времени наиболее прочный революционный режим Латинской Америки.

Наиболее подготовленным и способным знатоком Латинской Америки был в то время Джоэль Пойнсет. К нему и обратился первым делом Монро, но получил отказ – недавно избранный в законодательное собрание Южной Каролины, Пойнсет сослался на занятость политикой штата [492]. В итоге в комиссию были назначены известный делавэрский политик, генеральный атторней при Джефферсоне и Мэдисоне Сизер Родни (1772–1824), балтиморский судья Теодорик Блэнд и искушенный сотрудник государственного департамента Джон Грэхем (1774–1820).

Секретарем миссии стал Генри Брэкенридж, один из первых уроженцев Питтсбурга, некоторое время служивший окружным судьей в Луизиане. Именно там Брэкенридж заинтересовался иберийской культурой, изучил испанский язык, литературу и право [493]. Молодой юрист обладал незаурядными литературными способностями – он умел писать быстро и хорошо. Получив назначение в комиссию, Брэкенридж был полон надежд, предвкушая наступление самого важного периода своей жизни [494]. В ожидании отплытия он провел несколько месяцев в пустынном читальном зале Библиотеки Конгресса, штудируя всю доступную литературу по Латинской Америке.