Станислав Данилов - Дорюрикова Русь. Фрагменты забытой истории

Заимствование из Хронографа описаний двух походов руси на Царьград, вставка пассажа о язычестве полян, разбиение повествования по княжениям, вычисление даты «начала земли Русской» и введение самого этого понятия – характеризуют идеологическую программу его составителя довольно отчетливо. Эта программа, обоснование которой дано в Предисловии, ориентирована на модели византийской хронографии и апокалиптики и рассматривает историю Русской земли в перспективе, которую можно определить, как «имперско-эсхатологическую».

В некоем роде это сценарий, делавший акцент не на «начале», а на происхождении, истоках Русской земли, древности ее этнической истории, восходящей к библейскому разделению языков. Однако этногенетический интерес составителю Начального свода был чужд, история избранной Богом в «последние времена» Русской земли для него не нуждалась в предыстории – ее естественнее было начать «с чистого листа», в момент первого появления руси у стен Константинополя. Главное «открытие» составителя Начального свода – «начало земли Русской» – стоило того, чтобы сделать его абсолютным началом летописи. В этой ситуации – и, как представляется, только в ней – отказ от космографического введения был вполне оправданным композиционным решением.

Нужно заметить, что в принципе два подхода совсем не исключали один другого: в Хронографе по великому изложению, послужившем, по-видимому, источником обоих сводов, имперская перспектива соединялась с библейской, служила ее естественным продолжением [Гиппиус, 2006].

Приведённые мнения названных исследователей, проделавших интересную теоретическую работу над ПВЛ, тем не менее, нисколько не приблизили разгадку главных вопросов начал русской истории, которую ставит Повесть перед своими читателями. Современному массовому и даже учёному читателю, такой стиль изложения является в целом крайне непонятным.

Прежде всего, сразу бросается в глаза момент явно искусственного принижения языческих времен, по сравнению с периодом, следовавшим после принятия христианства и явное незнание летописца ответов на те вопросы, на которые он вроде бы собирается дать ответ: «откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть».

Не смотря на тщательные попытки советских учёных (Черепнин, Рыбаков, Лихачёв и т. д.), идти по стопам академика Шахматова и вычленить из текста ПВЛ строки более древних летописных сводов, результат оказался более чем скромный. А главное: достоверности в жизнедеятельности первых русских князей не прибавилось от этого нисколько.

Более того, «А. А. Шахматов, а вслед за ним М. Д. Приселков возводят большинство известий о событиях IX–X вв. к так называемому «Древнейшему летописному своду», однако самое существование Древнейшего свода 1037 г. представляется недостаточно доказанным. Сводчик, работавший в 1037 г., должен был бы с особой подробностью рассказывать о своем времени, в частности о княжении Ярослава. Между тем оказывается, что летописец говорит об его времени кратко и неточно. Наиболее подробно рассказана борьба Ярослава со Святополком Окаянным, но этот рассказ взят из особого сочинения – «Сказания о Борисе и Глебе». Особым повествованием являлся и рассказ о Мстиславе Черниговском, к тому же явно более благоприятном по отношению к Мстиславу, чем к Ярославу («не смяше Ярослав ити в Киев, дондеже смиристася»). Остальные известия о событиях времени Ярослава так кратки, что напоминают записи, сделанные на основании позднейших припоминаний или выдержек из синодиков» [Тихомиров, 1979].

Да, разумеется, в ПВЛ есть набор общих исходных сведений. Например, мы узнаем, что основателем Киева являлся некий Кий, причем Киева не на Днепре, а на Дунае. Для самого летописца это было легендой, причем настолько древней, что он не смог сказать даже намека кем, были родители Кия, кто был его детьми и что с ними стало.

Само имя Кий имело явно неславянское происхождение, поэтому историками предпринимались попытки разыскать реального исторического прототипа в неславянской среде (например, вожди антов и склавинов Хильбудий, Мусокий). Явно созвучие с Кием имеется и у тюркских народов, например, Ала ад-Дин Кей-Кубад I – сельджукский правитель Конийского султаната (1219/1220–1236/1237 гг.). А исследователь Прицак прямо связывал летописного Кия с отцом хазарского вазира (главы вооруженных сил Хазарского каганата) Ахмеда бен Куйа, упомянутого ал-Масуди в рассказе о постоянной наемной армии хазарских правителей: «Ахмад бен Куйа (Киуа) был хазарским вазиром, … что именно Куйа укрепил крепость в Берестове и разместил там оногурский гарнизон» [Данилевский, 1998]. Помимо этого, в поисках можно уйти в гораздо более южные регионы и обнаружить иранскую династию Кеянидов (напр. Кей-Кавус, Кей-Хосров и др.), где основа kay или kauui означала «царь».