Коллектив авторов Лебедев С. В., предисловие и - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Он имел важные причины тормозить следствие, будучи уверен, что за него ходатайствуют очень веские покровители. Но начальником края уже сделался Муравьев, а при нем было трудно затягивать дело. Действительно, к нему посыпались письма и телеграммы из Петербурга о помиловании Сераковского. Было даже письмо от имени английской королевы, переданное сент-джемским кабинетом через английского посла! Трудно поварить, а это факт, не подлежащий никакому сомнению!

Но Муравьев преспокойно клал домогательства под сукно, а сам торопил следователей и судей. Наконец, он вдруг приказал представить к нему приговор, во что бы ни стало, подписал его, и на другой же день плац-майор и аудитор с конвоем явились в госпиталь и стали будить еще спавшего Сераковского. Он рассердился, заворчал: «Оставьте меня в покое, я больной человек и хочу спать. С какой стати я буду вставать в такую рань?». Но посланные повторили предложение одеваться, даже как можно поскорее. Сераковский, очень удивленный, стал допытываться: «Я же вам говорю, что еще слаб, не могу двинуться с места! Ведь меня всегда допрашивали тут, в госпитале, что ж за новости такие! Куда вы меня тащите?.. Зачем?..». Тогда ему, уже не обинуясь, объявили, что приговор состоялся, и пришло время его исполнить. Сераковский быстро приподнялся с постели, задумался, но скоро расхрабрился и сказал с натянутым смехом: «Ах, понимаю! Пора разыграть комедии приговора и помилования?.. Ну, нечего делать, едем!» Он оделся, сел на дрожки с плац-майором и под конвоем приехал на место казни.

Однако при виде эшафота с двумя виселицами, окруженными войсками, Сераковский сильно побледнел и так смутился, что с трудом спустился с дрожек, даже при посторонней помощи. К нему подошел ксендз с приглашением покаяться, примириться с Богом и людьми. Увещеваемый, с трудом напустив на себя невозмутимую личину, сказал ксендзу: «С удовольствием, отец мой, только, кажется, серьезного исхода не будет. У меня в Петербурге есть сильная рука, и я уверен, что меня помилуют!». Ксендз грустно покачал головою и сопутствовал осужденному на эшафот. Войска взяли «на караул», аудитор прочел утвержденный приговор смертной казни через повешение. Сераковский рассеянно слушал; глаза его разбегались в пространстве, то пытливо разглядывая ближайших окружающих, то устремляясь в даль. Он ждал гонца с помилованием, но не дождался!

По прочтении приговора к нему подошел палач и взял его так грубо, что разбередил еще не совсем залеченную рану. Сераковский отчаянно вскрикнул, вырвался и завопил: «Что ты лезешь на меня, дурачина! Как ты смеешь трогать меня!..». Но эта вспышка только ожесточила палача, и он стал расправляться еще черствее, а Сераковский кричал отчаяннее, ругался, барахтался и дрался с палачом. Его живо скрутили и повесили, а Муравьев отвечал на последнюю телеграмму о помиловании тремя словами: «Поздно, Сераковский повешен». Его товарищ Колышко, казненный вместе с ним, держал себя, напротив, с достоинством и умер без страха, без малодушных колебаний: он сам вытолкнул скамейку из-под своих ног.

Я приехал несколько дней позже, так что не был в Вильне во время этой казни, а слышал о ней от очевидцев, а как слышал, так и записал, не ручаясь, конечно, за безусловную верность рассказа.

О втором выдающемся по таланту и репутации польском начальнике, называвшемся военным диктатором Литвы, именно о Нарбуте, я могу рассказать с большею достоверностью, так как слышал о нем от победителя его Тимофеева, человека правдивого, вполне достойного веры. Нарбут был тоже русский офицер из боевых, служил на Кавказе и, говорят, даже имел Владимира с бантом. Кроме того Нарбут в качестве литовского помещика и страстного охотника знал все уголки и тропинки в лесах Виленской и Ковенской губерний. Его шайка была отлично дисциплинирована и обучена, а главное любила своего начальника и безусловно верила и подчинялась ему. Понятно, что генерал-губернатор Назимов приказал уничтожить во чтобы ни стало это опасное скопище. Подобное поручение получил в числе других и Тимофеев.

Узнав от лазутчиков, что шайка Нарбута гнездится около местечка Дубичи, он пошел туда, обыскал окрестности, но нигде никого не нашел. Расспросы жителей ни к чему не повели. Тимофеев пошел дальше, прошел верст двадцать без всякого результата, ночевал в какой-то деревне и рано утром вернулся обратно в Дубичи по кратчайшей проселочной дороге, а казакам велел ехать стороною до леса, ближайшего к Дубичам, и затем присоединиться к отряду, так как этот лес был уже обыскан накануне. Впоследствии оказалось, что Нарбут ловко обманул наш отряд. Он действительно гнездился с своей шайкой в Дубичах, но, узнав заблаговременно о приближении Тимофеева, отошел верст на 10 от местечка и хоронился в отдалении; когда же Тимофеев двинулся дальше, мятежники спокойно вернулись в тот же лес, но зорко наблюдали за показавшимися вдали казаками. Нарбут был уверен, что это -авангард Тимофеева, тогда как последний вернулся уже в местечко. Повстанцы, не подозревая близости русских, учились стрелять в цель, так что в Дубичах слышны были выстрелы, но ксендз и все обыватели уверили Тимофеева, что в соседнем лесу охотятся старообрядцы 145 145 Местным крестьянам, старообрядцам, разрешено было иметь оружие. Поляки их называли «кацапами». .