Коллектив авторов Лебедев С. В., предисловие и - Воспоминания современников о Михаиле Муравьеве, графе Виленском

Здесь было излишне входить в описание действий М. Н. Муравьева. В общих чертах они всем известны, в подробностях же для изложения своего потребовали бы особого тома. Но теперь время поставить себе вопрос: в чем же состояла сама сущность совершенного Муравьевым дела и секрет его успеха, который поставил Вильну во главе усмирения мятежа?

Как мы видели, некоторые частности событий, как многое в истории, зависели от простой случайности обстоятельств. При несколько иных условиях (если бы, например, нам угрожала Германия, а не морские державы) М. Н. Муравьев, вероятно, мог быть назначен не в Вильну, а в Варшаву. Существо дела, определившее исход русско-польского столкновения 60-х годов, нимало не изменилось бы от того, где бы начал Муравьев действовать. Конечно, из Петербурга он мог бы еще более развить свою систему, если бы Петербург 60-х годов был совместим с присутствием таких людей во главе управления.

Случайность личных отношений и временных условий определила назначение М. Н. Муравьева именно в Вильну. Но он принес с собой, в своей личности, ту систему действия, которая подсказана была ему его глубоким русским инстинктом, его редким пониманием сущности русско-польских отношений, его умом, математическая ясность которого сочеталась со столь же редкой энергией характера.

Эта ясность и продиктовала усмирителю мятежа его крутые меры. Смешны толки о какой-то жестокости М. Н. Муравьева. Его система была прежде всего обдуманна. Люди его калибра и его закалки делают то, что нужно. Лично, по всем свидетельствам, человек очень добродушный, - он, если нужно, не останавливался перед строгостью, и, если нужно, был краток, хотя бы это в данном случае противоречило его личному чувству. В начале деятельности нужны были меры крутые, терроризирующие, но М. Н. Муравьев немедленно их прекратил, как только его рассуждение показало возможность и даже пользу этого прекращения. Сама энергия действия была им развернута в такой усиленной степени потому, что это, как показал его трезвый математический ум, было при данных условиях необходимо.

Не следует, впрочем, преувеличивать размеров репрессии, примененной М. Н. Муравьевым. Он лишь умел применять ее так, чтобы подействовать на воображение врагов, поражать их, устрашать, но по этому самому уменьшить число необходимых жертв. За все время генерал-губернаторства его казнено 128 человек. Должно вспомнить, что повстанческие «жандармы-вешатели» и «кинжальщики» со своей стороны «казнили» по малой мере в десять раз больше.

Кроме казненных, Муравьев сослал 972 чел. на каторгу и 1427 чел. на поселение (всего в Сибирь 2399 чел.). Остальные наказания его - высылка в Россию (1529), поселение на казенные земли (4026), сдача в солдаты (345) и в арестантские роты (864) - имеют характер дисциплинарный или даже с трудом могут быть причислены к наказаниям. В сущности, крики против Муравьева, без сомнения, значительно определяются тем обстоятельством, что он карал по преимуществу и совершенно основательно интеллигенцию. Понятно, что она и подняла крики. Действительно, из 2304 человек, сосланных Муравьевым в Сибирь, на интеллигенцию приходится 1340 человек, а на простые сословия - 964. У графа Берга отношение совершенно обратное: из 1824 человек, сосланных им в Сибирь, 1634 человека приходится на злополучные «простые сословия», а на подстрекающую «интеллигенцию» всего 189 человек!

Но не нужно забывать, что заговор в Литве и Белоруссии был главным образом магнатско-шляхетский. Белые играли здесь самую энергическую роль и вместе с тем самую изменническую. Они успели добиться даже официального подчинения себе красных. На белых держался весь мятеж.

Как бы то ни было, возвращаясь к вопросу, сущность системы Муравьева состоит вовсе не в крутых мерах и даже не в энергии. Она состояла только в том, что к данному частному проявлению польско-русского спора М. Н. Муравьев отнесся совершенно так же, как относится к нему сама история русская. М. Н. Муравьев был и умен, и энергичен, и неутомимый работник, но его поразительный успех зависел, прежде всего, от того, что он имел русский гений, а потому и русское историческое чутье. Он понимал, что против нас идет польская историческая идея; он отнесся к ней с точки зрения русской исторической идеи, и без малейшего страха, потому что понимал, что русская идея, пока она остается сама собой, -сильнее польской. Как поляк Сераковский, русский Муравьев всем существом своим сознавал, что в Западных губерниях сталкиваются две народности и две цивилизации. Русский человек выразил бы идею Сераковского более точными словами - «это есть столкновение двух типов». Для победы - нужно, стало быть, развивать свойства своего типа. Этого не понимали либеральные и бюрократические деятели петербургских министерств, но это чувствовал самый последний мелкий виленский чиновник, каждый солдат Бакланова, каждый мужик белорусской деревни.