Виталий Пенской - «Полоцкий» цикл

«которые места наши воеводы в нашей отчине в Полотцком повете пристраивают на нас, и твои люди брата нашего на те места и на наших людей приходят войною с пушками и с пищалми и нашим людем многие убытки делают».

Очевидно, что он имел в виду именно этот рейд литовцев на недостроенную Улу.

Заметим в этой связи, что подобного рода операции московским войскам удавались лучше, чем их противникам. Та же Ула возводилась на месте, намеченном литовцами, где под руководством итальянского инженера уже начались работы над великокняжеским замком. Однако прибывший туда московский отряд разогнал строителей и обеспечил условия для работы государевых градодельцев и посошных людей.

Стремительность, с которой русские возвели новые крепости на спорных территориях, не оставила литовцам времени, чтобы их разрушить. Теперь литовским властям, от великого князя до гетмана и пограничных державцев, оставалось только организовать полноценную войсковую операцию по овладению одной из этих крепостей. Ну или на худой случай рассчитывать на удачу, на « искрад », то есть на оплошку русских воевод и гарнизонов крепостей, которая позволила бы литовским войскам взять такой пограничный «форт» « изгоном », не прибегая к дорогостоящей правильной осаде, на которую вечно не хватало то людей, то денег, то артиллерии, а то и всего этого вместе взятого. Забегая вперёд, отметим, что в ульском случае были опробованы оба варианта, и успех принес второй — « изгон ».

Осенью 1567 года оба враждующих монарха едва не сошлись на поле брани. Оба решили, что эта осень — самое подходящее время, чтобы организовать большой поход против своего «брата», переломить наконец ход изрядно затянувшейся и поднадоевшей обеим сторонам войны и вынудить «партнёра» подписать мир на своих условиях.

До « прямого дела » так и не дошло. Проблемы со снабжением и стягиванием войск, в особенности обозов и наряда, вкупе с тайными интригами Сигизмунда сорвали планы Ивана Грозного. Не получив из русского лагеря известия о начавшейся смуте, и сам Сигизмунд не решился выступить. Чтобы хоть частично оправдать те усилия, которые были предприняты им и «партией войны» по сбору неслыханного доселе в литовской истории воинства (говорят, что в распоряжении Сигизмунда оказалось чуть ли не 35 000 или даже больше пехоты и конницы), великий князь решил отправить часть сил в экспедиции против окраинных московских замков и уездов.

Ула должна была стать целью одной из таких экспедиций. Расположенная рядом с местом впадения реки Ула в Западную Двину, почти на полпути между Полоцком и Витебском, крепость прикрывала с юго-востока подступы к Полоцку и одновременно создавала угрозу литовским крепостям Кривино и Сорица, с большим трудом воздвигнутых на Двине юго-восточнее Улы. Литовские « шпегки » внимательно следили за тем, что происходит в Уле и в её окрестностях, сообщая литовским воеводам о перемещениях русских войск в этом районе и вероятных планах русского командования. К примеру, 1 апреля 1567 года великий гетман литовский Григорий Ходкевич отписывал своему коллеге, брацлавскому воеводе и исполняющему обязанности дворного гетмана князю Роману Сангушко, что московиты собираются возобновить постройку замков на землях его королевской милости и для того собрали в Полоцке великое множество посошных людей. Спустя три недели он уточнил в новом письме детали готовящейся операции. По словам гетмана, неприятель намеревался построить замок в Чашниках, ещё один — « на Сорице, у пяти милях от Витебска », третий — на реке Саре, « у миле от Дрысы », и четвёртый — « на устьи реки Сволны, где впадывает у Дрису реку, в трех милях от замку Дрисы ». Для этого оный неприятель московский « люд немалый, ездный, пеший и посоха на Нищи и на Уле зобрана », и та посошная рать уже « дерево вжо от килка недель готует, хотячи замки свои на кгрунте короля Его Милости ». Сам собой напрашивался ответный ход: предпринять экспедицию к Уле, чтобы «срезать» эту больную «мозоль», столь беспокоившую своим присутствием и литовское командование, и местных литовских державцев, а заодно расшевелить обленившуюся шляхту, не изъявлявшую особого желания воевать настоящим образом, в поле, а не в шинках и корчмах.