Саймон Рейнольдс - Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

ИЗ КОСМОСА

Эта прозаическая реальность того, что когда-то казалось чистой фантастикой, свидетельствует: наши представления о будущем сильно измельчали за последние тридцать лет. Нет, в целом всё нормально, и во многих смыслах мы уже в будущем, просто оно проникает в нашу жизнь мучительно медленно. Были выдающиеся достижения в области медицины и хирургии, но вы не видите этих преобразований, так как они происходят в стенах больниц, и их главная задача — вернуть пациентов к здоровой, полноценной жизни. Много невероятных достижений произошло в области компьютерных технологий и телекоммуникаций, и они органично вписались в нашу повседневную жизнь. Такие прорывы, как сжатие информации и миниатюризация телекоммуникационных технологий, если вдуматься, в той же степени удивительны, как космические станции и боевые роботы, которые когда-то описывались как стандартная декорация повседневной жизни в будущем. Проблема в том, что «микро» всегда производит меньшее впечатление, чем «макро». И посмотрите, как мы распоряжаемся всеми этими выдающимися устройствами: как одержимые снимаем всё, что происходит в нашей повседневной жизни; переписываемся со своими друзьями, переводя личную встречу в цифровое пространство; отмечаем рестораны, в которых побывали; распускаем сплетни о знаменитостях и, как неоднократно отмечалось в этой книге, купаемся в ностальгии по поп-культуре, которая аккуратно упакована в цифровые хранилища Глобальной сети. Все наши действия, если выразиться культурно, далеко не новы и, строго говоря, мало впечатляют. Будущее, как и предполагалось, героическое и великое, но наши действия (или, лучше сказать, бездействия?) в использовании новых технологий попахивают откровенным декадентством. Зацикленным на собственном внутреннем мире империализмом, нежели его новой, выходящей за рамки привычного, формой.

Иногда создаётся ощущение, что сам по себе прогресс замедлился. Шестидесятые были кульминационным всплеском инноваций двадцатого века, а все последующие десятилетия характеризовались стагнацией и откатом назад. Первые две трети двадцатого столетия прошли под флагами централизованного

планирования и государственных инвестиций: огромные дамбы; мегаломанские государственные программы по электрификации регионов; строительство автострад; благоустройство юродов и борьба с нищетой. Фантасты, которые росли в этом быстро меняющемся мире (в том числе и на тёмной стороне «государственной силы» — полная мобилизация и экономия в военных целях; советская коллективизация народного хозяйства, которая обернулась массовым голодом; нацистский геноцид и так до бесконечности), естественно, предполагали, что изменения будут продолжаться с такими же динамикой, размахом и пафосом. Они предполагали, что когда-нибудь целые города будут умещаться в одном гигантском небоскрёбе, а урожаи будут ('обираться комбайнами размером с небольшой корабль.

ИЗ КОСМОСА

Нет. ничего удивительного в том, что научный родственник научной фантастики, футурология, или «перспективные исследования», появился именно в это время глобальной государственности. Вторая мировая война укрепила веру и доверие к разумному использованию силы правительством. И мир, возникший после 1946 года, давал множество поводов для доброжелательного государственного вмешательства: от проблем ликвидации последствий военных действий до создания новых независимых развивающихся государств, которые возникли I ia обломках Британской империи. Пятидесятые и шестидесятые характеризовались исключительно прогрессивным мышлением, стремлением предвидения, направленного не только на определение возможных последствий, но и на корректировку реальности для достижения нужной цели. Нет ничего удивительного в том, что в те годы произошёл бум не только научной фантастики, но и неофилии во всей культуре в целом. Обтекаемая, блестящая эстетика эпохи модерна поднимала на щит пластик, синтетику и блестящий хром как материалы, из которых будет возведён «новый мир». Эта эпоха, создавшая «Джетсонов», — один из основных источников многих футуристических догм, осевших в коллективной памяти: персональные ракетомобили, пищевые пилюли, видеофоны, собаки-роботы.

Сегодня мы испытываем некоторые проблемы с представлениями о будущем, исключение составляют лишь апокалипти-

ческая тематика («28 дней спустя», «Я — легенда», «ВАЛЛ-И», «Послезавтра», «Дорога», «2012») или образы будущего, в котором мы разрушили всё, чего достигли, как в антиутопии «Дитя человеческое». Неспособность научной фантастики создавать привлекательный, состоящий из многообещающих образов завтрашний мир сопровождается угасанием футурологии как художественного жанра. Она постепенно становится своеобразной научной дисциплиной, исследованием и теоретизированием вроде тех, которые проводят научные группы и государственные институты. Но у современности нет своих Бакминстера Фуллера и Элвина Тоффлера. Последний, возможно, до сих пор остаётся самым известным футурологом в мире, который ещё в 1970 году в своей книге «Шок будущего» предупреждал о том, что изменения происходят слишком быстро для нервной системы и адаптационных механизмов простых граждан. В романе 1980 года «Третья волна» проскальзывали более позитивные нотки о демократических возможностях технологий. Тоффлер был самым заметным, но далеко не единственным представителем писателей, работавших в беллетристическом жанре «массового мышления». Помню, как на своё шестнадцатилетие в 1979 году я получил в подарок одну из таких книг, в которой предсказывались самые невероятные вещи: путешествия на аэростатах, которые заполнят небо гигантскими грузовыми воздушными шарами и новыми видами дирижаблей — воздушными аналогами океанских круизных лайнеров, которые неспешно будут перевозить людей с одного континента на другой.