Артуро Перес-Реверте - История Испании

Упомянутое противостояние, окрещенное Войной за независимость, а в Каталонии – Французской войной, вылилось в бойню: жестокую, долгую и тяжелую, испанскую до мозга костей по методам, с нотками гражданской войны, особенно поначалу, когда противоборствующие стороны еще не были четко обозначены. Позже уже стало прорисовываться: масса патриотов – с одной стороны, а с другой – «офранцуженные» испанцы вместе с теми войсками, которые – волей или неволей – хранили верность французскому королю по прозвищу Пепе Бутылка. Этих было меньше, но они были на одной стороне с французами, обладавшими наибольшей силой. Что же касается стиля, который, как я уже сказал, был в высшей степени нашенским, то лучший военный корреспондент всех времен и народов, Франсиско де Гойя, оставил в своей потрясающей серии «Бедствия войны» верное и очень жизненное свидетельство всего того, что творилось вокруг; так что если вы только взглянете на них – гравюры выложены в Интернете, – то избавите меня от долгих объяснений по поводу того, как действовали обе противоборствующие стороны. Наполеон, который поставил на колени всю Европу, думал, что проблему можно решить парой-другой пушечных выстрелов; однако ж в местной ситуации он разбирался, как свинья в апельсинах. Поначалу, когда восстание охватило уже всю Испанию, французам пришлось несладко, и в сражении при Байлене они потерпели оглушительное поражение, потеряв к тому же двадцать тысяч пленными. Взятие Сарагосы и Жироны, оборонявшихся яростно, огнем и мечом, также далось им тяжело: города были взяты в ходе кровопролитных и длительных осад. Дела обстояли так хреново, что Наполеон вынужден был явиться в Испанию собственной персоной, дабы лично командовать военными операциями, взять Сомосьерру и войти в Мадрид, откуда его братец Пепе, ввиду близости к городу патриотически настроенных испанских войск, сбежал с такой скоростью, что только пятки засверкали. Наконец-то имперская армия стала на этой сцене играть первую скрипку, хотя и оставались еще города, куда французы войти так и не смогли или в которых они задержались совсем ненадолго. А Кадис был городом, куда нога француза так и не ступила. Расположенный в противоположном углу полуострова, со всех сторон окопавшись, этот город продержался всю войну, и именно там укрывались и патриотическое правительство, и остатки разбитых испанских войск. И все же, хотя Испания, так или иначе, формально была под французами, верно и другое: бо́льшая часть ее территории в полной власти французов так и не оказалась, поскольку родилась такая специфически испанская форма борьбы, такая специфически наша, что теперь иностранные словари, упоминая ту партизанскую войну, так ее и называют – испанским словом «герилья». Партизаны эти были несгибаемы и грубы: бандиты, крестьяне, контрабандисты и тому подобное – сливки общества, так сказать, особенно в самом начале. Отчаянные чуваки, они на дух не переносили лягушатников в принципе или же мечтали свести с ними счеты за сожженный дом, изнасилованную жену и тому подобные военные подвиги. Потом к ним стали присоединяться другие, в том числе дезертиры регулярной армии, которую французы практически всегда бивали в бою в чистом поле, потому что наши дисциплина и организация испокон веков были ни к черту. Но, разбежавшись после поражения по полям или укрывшись в горах, они потом объединялись и вновь шли в бой, – не зная усталости, мирясь с отсутствием армейского снабжения и структуры, шли в бой с той самой яростью, с той самоубийственной отвагой и той неискоренимой ненавистью, что душат испанца, когда что-то или кто-то застрянет у него в глотке. Так что Война за независимость свелась в основном к череде военных поражений, на которые испанцам было как будто плевать с высокой башни, потому что они всегда оказывались в полной готовности к следующему. Итак, с одной стороны – плохо организованные регулярные войска, малоуспешные, но упрямые до невозможности, а с другой – жестокие партизаны, наводнявшие поля и дороги и буквально кишки выпускавшие из лягушатников, отлавливаемых ими поодиночке. И находясь между этими молотом и наковальней, захватчики спали с одним открытым глазом и жили в постоянной тоске, расположившись небольшими гарнизонами в городах и фортах, из которых осмеливались выходить не иначе как целой гурьбой, оглядываясь на каждый куст и опасаясь всех и каждого. В общем, не жизнь, а чистый кошмар под музыку Пако де Лусии. Только представьте себе состояние духа того верхового курьера, Дюпона, или как там звали этого несчастного: вот он, стало быть, скачет галопом один по ущелью Деспеньяперрос, цок-цок, цок-цок, цок-цок, опасливо поглядывает вверх, на вершины скал, потеет от страха, страстно желая добраться до Мадрида, вручить пакет, выпить липового чайку, а потом закатиться в какой-нибудь бордель к девочкам. И тут внезапно перед ним вываливается на дорогу ватага каких-то смуглых и низеньких чуваков, сплошь увешанных образками и ладанками, с бакенбардами, мушкетами, навахами и улыбкой а-ля Курро Хименес, и они ему говорят: «Слышь, малый, слезай-ка ты с кобылки – покалякать малость надобно». Ну и в лучшем случае лягушатника-то сразу кондрашка и хватит, и дело в шляпе – чтоб долго не мучиться. А то ведь крики некоторых по нескольку дней слышались.