Юрий Кривошеев - Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII–XIV вв.

Может быть, годится объяснение Н.С. Борисова, который видит здесь лишь «слегка прикровенный» «грабеж»: «Александр получил тогда от хана великокняжеский титул и хотел иметь у себя дома "великокняжеский" колокол». [1304]Вряд ли здесь стоит вести речь о грабеже. Сам же исследователь чуть выше пишет о том значении, которые колокола имели на Руси. [1305]И в этом контексте понимать ситуацию как простой грабеж не приходится. А вот насчет «желания» князя Александра Васильевича говорится верно. Но только требуются некоторые дополнения.

Вечевой колокол перевозится из одного «столичного» города в другой: из Владимира в Суздаль. И там, и там он служил или должен был служить не столько княжеским интересам, сколько общинным (в том числе и княжеским). Мы знаем, сколь глубокой была вражда северо-восточных городских общин во второй половине XII — начале XIII в. В числе основных противников Владимира (наряду с Ростовом) выступал в то время и Суздаль. Поэтому вполне возможно, что в коллизиях 1328 г. зазвучали отголоски той застарелой вражды между городскими общинами. Во всяком случае, для суздальцев момент был благоприятный, поскольку их князь стал великим, получив впридачу и сам Владимир. [1306]Видимо, этой-то ситуацией они и решили воспользоваться. Вместе с тем еще раз повторим, что никакой борьбы княжеской власти с вечевой здесь не просматривается. [1307]

Следующий случай с колоколом переносит нас в сферу далеко не простых московско-тверских отношений. В 1339 г. в Орде трагически погиб тверской князь Александр Михайлович. И вновь, как и в 1327 г., в Твери возникает фигура Калиты. Только на этот раз не последовало никакого разгрома и разорения. Московский князь лишь вывозит в Москву снятый с тверского Спасского собора вечевой колокол. «А князь великии Иванъ въ Тфери отъ святаго Спаса взялъ колоколъ в Москвоу». [1308]

Вновь предоставим слово Л.В. Черепнину. «Иван Калита, сурово расправляясь с участниками народных движений, в 1339 г. вывез в Москву колокол, снятый с тверского Спасского собора. Этим как бы подчеркивалось желание московского князя подавить вечевые порядки (вече собиралось по звону церковного колокола) и тем самым помешать крамольным выступлениям горожан». [1309]Ученый остается верным себе в объяснении причин этой акции Калиты: только борьба с вечевыми проявлениями. Однако далее события разворачиваются не так, как почти десять лет назад. В 1347 г. тверской князь Константин Васильевич велит отлить новый большой колокол для Спасского собора. [1310]В этой связи Л.В. Черепнин задается таким вопросом, который по существу является и ответом: «Не означало ли упоминание об этом акте в летописи демонстративное подчеркивание того, что князь не может нарушить право горожан собирать вече и через вече предъявлять свои требования и претензии княжеской власти». [1311]

Под последними словами Л.В. Черепнина, придав им утвердительный смысл, можно только подписаться. Не «не означало ли», а безусловно, речь шла о вечевых порядках, с которыми были согласны (или вынуждены были соглашаться) правящие князья.

В то же время поступок Калиты, как и суздальского князя Александра Васильевича, означал не столько попытку подавления веча, сколько констатацию очередной победы одной из сторон соперничающих городов-государств. [1312]В 1347 г., в свою очередь, Константин Васильевич, так сказать, отдает долг, символизируя возвращением колокола новое, очередное «возвышение» тверской общины.

Последняя новелла этого «цикла» рассказывает о случае, произошедшем в 1372 г. в Нижнем Новгороде. Там вдруг «позвонилъ самъ о собе трижды» большой колокол Спасского собора. [1313]«Можно думать, — пишет Л.В. Черепнин, — что в иносказательной форме здесь речь идет о том, что участился пульс жизни горожан, что нижегородские посадские люди более активно стали проявлять свою инициативу в борьбе с ордынскими военными отрядами, что в какой-то мере возродились вечевые порядки, о которых возвестил якобы самопроизвольно зазвонивший большой спасский колокол». [1314]

Думается, неординарность этого случая заключается не в возрождении вечевых порядков, а, наоборот, в их обычности. О них могут сообщать не только в необходимых случаях люди, но и сам колокол без людского вмешательства. В то же время не лишено смысла предположение Л.В. Черепнина о связи звона нижегородского колокола с ордынскими набегами. Только зависимость здесь не прямая, а, возможно, обусловленная магической направленностью колокольного звона. Колокольному звону, по представлениям средневековых людей, не могли противостоять нечистые силы. [1315]Под последними вполне можно разуметь иноверцев-ордынцев. Именно их иноверие, как мы видели, находилось во главе угла многих антиордынских выступлений населения Северо-Восточной Руси.