Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм - эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

Но вот что понравилось нашим путешественникам, так это возможность курить на улицах! Ведь на родине, в России, Николай I, не куривший сам и не выносивший курильщиков, запрещал курить на улицах столицы. Как писал Строев, «франты курят на улицах сигары и пускают дым под дамские шляпки» [793]. Вяземский вообще возможность курить на улицах называл «одной из главных вольностей здешней конституционной жизни». Вторая вольность – возможность справить нужду, где придется! Хотя в целом, по мнению Петра Андреевича, «как и везде здесь, и гораздо более запретительных мер, нежели у нас: тут не ходи, здесь не езди, и проч.» [794].

От чего все были без ума, так это от французской гастрономии. Гурман Вяземский писал: «Вообще здесь царство объядения. На каждом шагу хотелось бы что-нибудь съесть. Эти лавки, где продаются фрукты, рыба, орошаемая ежеминутно чистою водою, бьющею из маленьких фонтанов, вся эта поэзия материальности удивительно привлекательна» [795].

Ему вторит Строев: «Войдя в кафе, чувствуешь уже охоту полакомиться, пообедать. Только семейные люди обедают дома, а холостые всегда в кафе» [796].

Погодина и Строева поразил кипучий и бурлящий ритм многообразной парижской жизни. «Время течет здесь как вода, как деньги; не успеешь оглянуться, как уже нет дня, недели» [797], – делится впечатлениями Погодин. «День проходит в Париже незаметно» [798], – вторит ему Строев. «В Париже – жизнь легка, не давит своею медленностью; часы бегут с быстротою молнии, и человек приближается к могиле неприметно, по ровному скату, вовсе не замечая шагов своих. В Париже нет часов, дней и месяцев; вся жизнь – один день, веселый, разнообразный, пролетающий скоро, не отягчающий своим присутствием» [799].

Ритм парижской жизни захватил и князя Вяземского, поначалу его не заметившего. Он сообщал: «Пишу как угорелый. Нет времени собраться с мыслями. Каждое утро здешнее стоустое и сторукое чудовище ревет и машет и призывает в тысячу мест. Как тут успеть, и как голове не кружиться» [800].

Маршруты, места посещения и занятия у всех – одни и те же: парижские кафе, где можно вкусно перекусить и почитать газеты, многочисленные театры, обязательное посещение Палаты депутатов, светских салонов, Сорбонны, где можно послушать и увидеть светских и политических знаменитостей. Как писал Строев, «является непреодолимое желание посмотреть на людей, знакомых нам только по книгам, по газетным известиям и журнальным статьям. Мы редко отделяем литератора от человека, и личное знакомство с знаменитым писателем всегда нам приятно» [801].

Знаменитых людей можно было увидеть в светских салонах и в Палате депутатов, причем это все были, как правило, одни и те же персоны, поскольку в Париже времен Июльской монархии свет и политика являлись категориями взаимосвязанными. В Палате депутатов часто появлялись представители высшего света, а пространство светских салонов вечерами было в том числе территорией политиков. Эту черту очень тонко подметил князь Вяземский: свет и политика – «это два сросшиеся сиамца» [802]. Июльская монархия ввела моду на политику, Палата депутатов стала модным местом, активно посещаемым светским бомондом. Заседание палат Вяземский называл не иначе, как «утренним спектаклем» [803].

Итак, заседание палат – утренний спектакль, светские салоны – спектакль дневной или вечерний. Очень активно наши соотечественники посещали салоны, где хозяйками были русские дамы. А. Тургенев очень рекомендовал Вяземскому посетить салон Свечиной. Но тот, отмечая, что Свечина умна, писал, что его к ней «не тянет». Зато очень тянуло его в другой салон – княгини Ливен. Именно в салоне Ливен Вяземский имел возможность пообщаться с Гизо, книгами которого зачитывался в юности. В конце 1820 г. он с большим вниманием читал работу Гизо «О правительстве Франции со времен Реставрации до нынешнего министерства», которая выдержала в Париже за один год три издания [804]. Он попытался перевести отрывки из книги Гизо на русский язык, предполагая напечатать их в «Сыне Отечества», послав работу А. Тургеневу для публикации. Однако перевод в печати так и не появился [805]. Именно княгиню Ливен и графиню Аппоньи, супругу австрийского посла, Вяземский особо выделял из всех парижских светских дам: только от них он «удостоился знаков приветливости и внимательности…» От прочих же видел «только учтивость банальную» [806].

Вообще Вяземский из парижских салонов выделял именно русские: «Замечательно, что три русские дамы, каждая в своем роде, играют здесь первейшие роли: Свечина по духовному отделению, к. Ливен по политическому, Мейендорф [807]по артистическому и элегантному. Причислите к ним Завадовскую (Заводовская Е.М., урожденная Влодек), которая, разумеется, первенствует здесь в пластическом мире, ибо красотою далеко превосходит всех прочих… и скажите невольно: знай наших!» [808]